Севастопольская страда (Часть 1)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Но были и такие семьи, которые могли бы уехать из обреченного города, но все-таки не уехали в силу смутных причин, не менее смутно выраженных в пословице: "В своем доме стены помогают".

Со "своим домом" - и это осталось в человеке, конечно, от очень давних времен - связано именно такое представление о безопасном месте, в которое можно спрятаться от бушующих около бед. Мудрость улиток и черепах внушила им таскать на себе свои дома, чтобы спрятаться в них при малейшей угрозе со стороны. "Мой дом - моя крепость", принято было говорить у англичан, обеспеченных законом от набегов полиции.

Семья капитана 2-го ранга в отставке Зарубина осталась в скромном, не похожем на крепость доме на тихой Малой Офицерской улице, отчасти

по непреоборимой чисто кошачьей привязанности к месту, отчасти из боязни лишиться всего накопленного долгим трудом, отчасти из опасения, что на малую пенсию капитана не проживешь где-нибудь в другом городе на наемной квартире, но больше всего - в надежде на помощь России, которая неужели же и в самом деле не отстоит Севастополя, раз появляются все новые и новые полки и спешат - идут и скоро уже придут - новые дивизии и корпуса!

Никому из семейства Зарубиных не было известно, что замышляют англо-французы, но все видели, как много воинских команд лихо, с песнями, барабанным боем, с оркестрами музыки, проходят по улицам; как везут с грохотом и гиканьем орудия, все гуще устанавливая их там, по редутам, люнетам, на бастионах оборонительной линии.

К пушечной пальбе уже привыкли, потому что не проходило дня, чтобы суда противника не завязывали перестрелки с фортами. Пальба эта тянулась обыкновенно с полчаса и кончалась ничем. Только один снаряд из дальнобойного орудия с небольшой неприятельской шкуны разорвался на одном из фортов и ранил тяжело двух артиллеристов... Но шкуна эта ушла и на другой день не появилась. Юный Виктор Зарубин горячо уверял мать, что шкуна и вообще не появится больше, что ей "здорово всыпали из наших дальнобойных орудий".

Раза два заходил Дебу, - теперь в унтер-офицерской форме, явный защитник Севастополя.

– Арсенал наш, - говорил он старику Зарубину, - кажется, совершенно неистощим! Оттуда все черпают-черпают без конца снаряды, лафеты, станки, орудия, дистанционные трубки, ядра, и прочее, и прочее... Надо отдать справедливость начальству: заготовило оно всего на порядочную войну! Союзникам придется довольно туго, - это теперь ясно.

– Ага! Вот видите!.. Да... вот!
– капитан от этих слов начинал сиять и постукивать в пол своей палкой.
– Отчалят!.. Я вам говорю: от-чалят!.. Они отчалят!..

– Было бы очень хорошо, - лучше не надо и для нас и для них тоже. Они, конечно, могут заварить бойню, но чего именно этим могут достигнуть? Наскочит коса на камень!

– Наскочит, да!.. И пополам! По-полам!
– одушевлялся капитан, приставляя свою палку к здоровому, неконтуженному колену и делая вид, что вот-вот сломает ее пополам.

Капитолине Петровне и Варе, правда, Дебу говорил несколько иначе.

– Каждую ночь ждут штурма, и это очень изнуряет солдат. Чуть что тревога. Встретились в темноте наши патрульные с патрулем другой части, приняли его за неприятельский, начали перестрелку, - сразу весь гарнизон поднялся на ноги: штурм! А днем выспаться некогда, - все люди работают до упаду. Это может кончиться тем, что, когда действительно начнется штурм, люди наши будут спать как убитые, и по их телам союзники в полчаса дойдут до Малой Офицерской... тут я закрываю глаза, чтобы не видеть картин ужаснейших! Напрасно вы не уехали, Капитолина Петровна, хотя я думаю, что вы уже собираетесь все-таки. Все бегут! Пока есть еще время, бегите-ка и вы!

– С одной стороны, вы правы, конечно: все бегут - значит, и нам надо: но, с другой стороны...
– раздумчиво тянула Капитолина Петровна, глядя не на него, а на изогнутую ножку старого, еще екатерининской поры дивана.

Варя же, переплеснув по привычке тяжелую косу с плеча на плечо, отзывалась более решительно:

– Совсем не все бегут из Севастополя! Вот Елизавета Михайловна не уехала же в Симферополь... Даже еще и в сражении на Алме была, где вы не были!

Дебу знал Елизавету Михайловну Хлапонину, соседку

Зарубиных, жену батарейного командира, очень красивую и очень скромную, что редко бывает, молодую женщину, которая была для Вари предметом восхищения. Он знал, что если к нему Варя и неравнодушна, то ценит в нем его ум, образованность, начитанность, пожалуй немного и то, что он пострадал за идеи: но Хлапонина, - ее счастливая внешность и весь ее внутренний мир, та теплота, с которой относилась она к шестнадцатилетней, восторженной, готовой верить каждому ее слову девушке, то сияние ее лучистых глаз, с каким она на нее смотрела, - Хлапонина представлялась ей солнцем, к которому радостно тянулась она, как молодое сильное деревце.

Хлапонина любила ездить верхом в светло-голубой амазонке, и Варя говорила уже ему как-то летом, что она, всегда спокойно сидящая на горячившемся под нею вороном с лысиной коне, точь-в-точь "Всадница" с картины знаменитого Брюллова. Но он не знал, что эта всадница отважилась на такую прогулку.

– Она, конечно, беспокоилась очень о своем Дмитрии Дмитриче, - охотно рассказывала ему Варя.
– Его батарея стояла там на каком-то фланге или центре, - одним словом, очень опасно. Мало ли что могло случиться! Могли даже и ранить. Вот она и помчалась. Разумеется, не одна же, и Дмитрий Дмитрич, - говорила, - очень удивился, когда ее там увидел, и все посылал домой... Как же, поедет она домой, когда она так его любит! Конечно, она там и осталась и все видела.

– Все видела, хотя и смотрела только на мужнину батарею?
– вставил, улыбнувшись, Дебу.

Но Варю задела эта улыбка.

– А как же хотели бы вы?
– Она вдруг раскраснелась.
– Ради кого же она туда поехала, как не ради Дмитрия Дмитрича, да чтоб и на его батарею не смотрела? Вот еще!.. Конечно, она все время боялась: "А вдруг ранят!"

– Могли и убить, не только ранить, - постарался как мог равнодушнее отозваться на ее горячность Дебу.
– Во время сражения иногда и убивают людей... даже менее порядочных, чем Дмитрий Дмитрич, а он - человек хороший, - поспешил добавить он, заметив ее изумленный и даже как будто недовольный взгляд.

– Ну, конечно, Дмитрий Дмитрич - очень хороший, - Варя вся засветилась.
– Стала бы Елизавета Михайловна любить плохого!

– Он, конечно, уцелел, и они вернулись благополучно, конь о конь? опросил он весело.

– Да, конечно. Она обратно ехала с его батареей!

– И сейчас уже она больше за него не боится?

– Ну, как же так - не боится! Конечно, очень боится, потому она отсюда никуда и не поехала. "Если убьют, говорит, так пусть уж и меня тоже".

– Она имеет большой успех среди офицерства, а среди генералов особенно, - сказал Дебу, наблюдая за выражением лица Вари. (Капитолина Петровна в это время, как всегда, хлопотала на кухне или в саду по хозяйству.)

– Но зато они не имеют у нее успеха!
– Варя энергично качнула головой и переплеснула косу.

Это понравилось Дебу, но он продолжал, как будто не замечая:

– Я слышал даже, что вся ссора генерала Кирьякова с князем Меншиковым началась из-за Хлапониной. Оба пустились за ней ухаживать, чуть только она появилась в Севастополе, и каждому из них показалось, что другой стоит у него поперек дороги. Ведь может же быть такое помрачение светлых умов!.. Недавно, говорят, Кирьяков выкинул такой фортель. Пил где-то в компании, за столом сидел генерал Бибиков, слепой и ограбленный: наши же солдаты во время отступления ограбили его имение на Бельбеке. Теперь перебрался сюда с женой, и жена все хлопочет, чтобы ей вернули убытки, а светлейший приказал дело ее бросить в корзину, ее же совсем не принимать... А Бибиков - участник Бородинского боя... А в дивизии Кирьякова как раз Бородинский полк. Поднимает Кирьяков бокал: "Предлагаю, господа, выпить за здоровье настоящего, подлинного бородинца, к великой скорби нашей лишенного зрения, старого ветеринара!"