«Север» выходит на связь
Шрифт:
«Пусть он… — подумал Ливенцов, — только вот самому по-прежнему охота во все людские заботы вникнуть. Привычка, тянет…»
Цветков смотрел искоса, ждал, когда директор с заметкой ознакомится, да не выдержал, сам вслух прочел:
— «Ребята из бригады имени Зои Космодемьянской обязуются…» Вот здесь, здесь смотрите, — опять помолчал и громче, чтобы понятней было за гулом станков, отметил: — Просьбишка есть, товарищ директор, воспользуюсь вашим присутствием. Нельзя ли смене перерыв сделать на полчаса, помимо графика?
— А ведь
— Ладно уж, — с притворным недовольством отозвался Цветков, — дело прошлое. Исправили.
Прошлое не прошлое, а было. Критиковал Цветков полгода назад администрацию за послабления в трудовой дисциплине. Взволновали его пять прогулов на всем заводе за квартал. Стучал кулаком: пятно, мол, на коллектив. «Моральные дистрофики!» — так он назвал прогульщиков.
Простая истина. А вот если высказана она человеком с чистой совестью, особый вес у нее. Дядя Коля — пример каждому, особенно молодым, которым отданы все его силы, умение, многолетний опыт. Один вид его заставляет подтягиваться — в халате, рабочей кепке на седых волосах, серьезное лицо.
— Я поговорю еще в парткоме. Про перерыв, — сказал Ливенцов. — Покрасивее организовать надо.
— Вот именно, покрасивее!
Они пошли вместе по цеху и заговорили о другом, стали искать место для новых станков. Давно вернули со станции остатки не отправленного с восьмым эшелоном оборудования, но с тех пор, как получено новое правительственное задание на «Северки», программа растет из месяца в месяц. И уж давно самой большой заботой стало помощнее делать цехи, готовить рабочие кадры.
В половине восьмого остановился производственный конвейер. Вечерняя смена высыпала на заводской двор. Там, на просторе, перекатывалось эхо дикторского голоса — по радио передавали приказ войскам Ленинградского фронта:
«Товарищи красноармейцы… Моряки Краснознаменного Балтийского Флота! Трудящиеся города Ленина!
… В итоге боев решена задача исторической важности: город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника.
27 января 1944 года в 20 часов город Ленина салютует доблестным войскам Ленинградского фронта 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий…
Слава воинам Ленинградского фронта!
Слава трудящимся города Ленина!
Вечная слава героям, павшим в борьбе за город Ленина, за свободу и независимость нашей Родины…»
Цветков согласно кивал головой в такт словам, вылетавшим из репродуктора, как бы подтверждая подлинность их. Диктор назвал тех, кто подписал приказ: «… Командующий генерал армии Л. Говоров, член Военного совета генерал-лейтенант А. Кузнецов…»
— Дядя Коля-я! Сюда поднима-ай-тесь. Здесь вид-не-е-е!
Цветков посмотрел вверх, откуда звали. Оказывается, с крыши. Там
Над невскими набережными, над площадями и проспектами гремели залпы салюта. Сияли освещенные Исаакий, Адмиралтейство. Вечернее небо вбирало в себя гроздья разноцветных ракет, колеблющиеся лучи прожекторов, и казалось, вот-вот сбросит лиловую пелену, чтобы стать по-дневному светлым и ясным.
Цветков достал платок, вытер повлажневшие глаза. Вот тебе: не плакал даже в самые страшные дни, а тут — слезы. Это от радости, от радости тоже плачут — враг отступает, конец его близок. И от печали еще — слезы о близких, родных, погибших смертью мужественных и храбрых. Им бы взглянуть на такое, порадоваться… Да что там — они знали, что так будет, потому и на смерть шли, ради этой вот минуты.
Ему вдруг представилось, что рядом, тут же на крыше, и механик Захарчик, и токарь Гаврилов, и многие другие. «Они знали, — сказал он себе, — они знали. А эти — ребятки мои — пойдут дальше».
Салютные всполохи отражались на бледном, умиротворенном лице Цветкова. Он смотрел на толпившихся вокруг учеников по-новому, как никогда еще не смотрел. Так смотрят отцы на детей, которые уже встали на ноги, за которых можно не беспокоиться. «Выдюжили и пойдут дальше, — подумал он. — Наше дело вечное».
Гулко ударил последний залп. Стало тихо-тихо. Морозный воздух будто остекленел, застыл в торжественном спокойствии. И так же торжественно прозвучали слова старого мастера:
— Ну, детки, пора. Перерыв кончился.
Опустела крыша, опустел двор. Конвейер в цехе сборки снова пришел в движение.
— Ну и задачку ты мне задал, — сказал Ливенцов Сочилину. — Мог бы и сам доклад сделать.
— Не-ет, товарищ директор. Собрание торжественное, самый главный и должен выступать.
— А время? Завтра же собрание. С новым бы оборудованием разобраться. Езжу, прошу, умоляю… Кстати, знаешь, из министерства намекнули: думайте потихоньку о переходе на мирную продукцию.
— Вот и хорошо, — подхватил Сочилин. — Анализ прошлого поможет тебе лучше увидеть будущее.
— Спасибо, философ, за гениальные мысли, — рассмеялся Ливенцов. — Только некуда мне их вставить. Тезисы доклада начал, и получается сплошное перечисление имен.
— Верно, о людях и надо говорить.
— Еще раз спасибо! Сам бы не догадался. Ну, бывай!