Северная Аврора
Шрифт:
Андрей на воздухе окреп, разрумянился, посвежел.
Попав на фронт, Латкин своими глазами увидел, как интервенты под предлогом реквизиций беззастенчиво обирали крестьян, отправляя пушнину и меха в Архангельск, а оттуда – за границу. Особенно отличался этим батальонный командир Флеминг, за полмесяца наживший себе большое состояние. Крестьяне так ненавидели его, что он не ложился спать без охраны и для храбрости целыми днями хлестал виски. Солдат он подвергал бесчисленным наказаниям, надеясь таким образом внушить им страх и парализовать их волю.
За избой
Солдаты с жадностью прислушивались к далеким выстрелам, доносившимся иногда с Двины. Когда в Березниковский порт возвращались покалеченные английские речные канонерки и мониторы, насупленные лица солдат прояснялись, и членам ротных пятерок опять приходилось успокаивать людей, чтобы они не навлекли на себя подозрений. Нужно было дождаться, когда полк повезут к передовым позициям.
Это случилось в июле.
Среди людей роты особое внимание Андрея привлек молодой солдат Фисташкин. Он ни с кем не заговаривал, неохотно отвечал на вопросы и всегда держался в стороне. Никто не решался поговорить с ним в открытую, и Андрею пришлось взять это на себя.
Только что прошла вечерняя июльская гроза.
Андрей и Фисташкин сидели в окопе.
Полузакрыв глаза и прислонившись спиной к глинистой стенке окопа, Фисташкин тихо напевал старинную протяжную архангельскую песню:
Эх ты, участь моя, участь,Участь горькая моя…До чего ты меня, участь,В эту пору довела.Довела ты меня, участь,До горюшка, до беды,До такой беды несчастной,До Немецкой слободы…Как во этой во слободкеЖил я, парень молодой…Из блиндажа вышел лейтенант, командир роты.
– Молчать! – крикнул он Фисташкину и со всего размаха ударил его по щеке.
Фисташкин охнул от боли. Андрей перехватил его взгляд, брошенный на лейтенанта. В этом взгляде было столько ненависти, что Андрей про себя усмехнулся. «Э, брат, – подумал он, – ты, кажется, только на первый взгляд такой тихий…»
– Открыть стрельбу по большевикам! – приказал лейтенант Андрею.
– Есть открыть стрельбу по большевикам, господин лейтенант! – громко повторил Андрей.
Ротный командир ушел. Мгновение подумав и покосившись на Фисташкина, Андрей дал пулеметную очередь по болоту.
Фисташкин улыбнулся.
– Вот как надо, видел? – сказал Андрей.
Солдат боязливо оглянулся и кивнул.
– Не робей, Фисташкин, – весело проговорил Андрей, хлопая парня по плечу. – Здесь, по эту сторону фронта, тоже есть советская власть. Нас много, и никакие иноземные сволочи нам не страшны! Ну, подыми голову. Выше голову! – уже командуя, сказал он. – И посмотри мне в глаза…
– Понял, – ответил солдат.
– Чего ж ты дрожишь? Смотри, как вся наша рота дружно живет. А ты что?
– Страшно, товарищ Коноплев… Вдруг кто-нибудь узнает.
– Никто не узнает, если будешь держать язык за зубами.
Он протянул руку за бруствер.
– Там советская власть… Ждет нас.
– А наказанья нам не будет? – осторожно спросил Фисташкин.
Андрей вынул из кармана листовку, привезенную им еще из Архангельска.
– На, читай! По этому пропуску целая рота, даже полк может перейти.
Фисташкин прочитал листовку и вернул ее Андрею.
– Я уже читал ее, давали. А это верно, товарищ Коноплев?
– Конечно, верно. Неужели тебе самому не совестно гнуть спину перед иностранными офицерами? Как он тебя сейчас саданул! До сих пор щека горит.
– Я ночей не сплю, – глухо сказал солдат. – Все думаю: придет Красная Армия, что я скажу?
– Встать! – раздался у них за спиной голос переводчика.
По окопу шел командир батальона, высокий, дородный Флеминг.
– Что за разговоры? – спросил он по-английски.
– Сказку рассказываю, – по-русски ответил Андрей.
– Скас-ска?…
Андрей спокойно усмехнулся.
– Про Иванушку-дурачка.
Ничего не понявший Флеминг с презрением посмотрел на Латкина.
– Молчать! – крикнул он.
Это было единственное русское слово, которое от него можно было услышать.
Вечером рота была отведена на отдых в деревню Труфаново. Оружие у солдат отобрали. Согласно распоряжению Флеминга, они должны были получить его только при выходе на позиции.
Люди бродили по деревне. Несколько солдат стирали на речке белье.
– А что, Степан, – спросил один из них, обращаясь к Чистову, – Коноплев у нас вроде комиссара? Али Черненко?
– Бог знает, – лукаво, с хитринкой ответил Чистов. – Может, один из них комиссар, а другой командир. Мы, ребята, при начальниках, беспокоиться нечего.
– Я сегодня с Коноплевым говорил, – сказал Фисташкин. – Он нас выведет к своим.
– Ясно, выведет! – горячо подтвердил молодой солдат с лицом, усыпанным веснушками. – Меня что грызло: хоть камень на шею да топись. А теперь не пропаду. Выйдем!
После того как люди поужинали, лейтенант вызвал к себе Андрея и приказал ему явиться к батальонному командиру.
Во дворе избы, где расположился штаб, Андрей увидал нескольких унтер-офицеров и солдат из разных рот. Все это не предвещало ничего хорошего. От командира батальона с какой-то бумагой в руках вышел Жемчужный. Лицо его было бледно. «Чем он так взволнован?» – подумал Латкин.
Оглядевшись по сторонам, Жемчужный отвел Андрея за сарай и сказал ему на ухо:
– В деревне Арсентьевской бунт… – Он снял фуражку и хлопнул ею о колено. – Ой, мамо! Они так заняты – лучше времени не выберешь. Сегодня в ночь, Андрейка, треба переходить линию фронта…