Северная Аврора

Никитин Николай

– Я готов, – решительно сказал Андрей.

– А рота?

– Тоже готова.

Жемчужный стоял молча. На лбу его обозначились глубокие морщины. Он повертел бумажку в руках.

– От знаешь… Завтра в наступление… С утра. Нам фартит. Значит, сегодня дадут оружие. Иди в канцелярию, тебя затем и послали. От палачи! – с ненавистью сказал он, увидев группу интервентов. Это были стрелки, вразвалку шагавшие по дороге с сигаретками в зубах. – На подавление.

– Значит, сегодня?… – задумчиво сказал Андрей.

– Сегодня, – басом

отозвался Жемчужный.

– Еще бы недельку. Тогда и второй батальон прибыл бы. Вместе пошли бы, Матвей.

– Рано заварилась каша. Ничего не поделаешь. Ждать нам нет расчету. У хлопцев уже терпенья нет.

– Когда пойдем?

– Часа в три ночи. Самое подходящее время. Я еще зайду к тебе.

Они разошлись. Андрей получил приказ, вернулся к себе в роту и передал его лейтенанту. Тот распорядился приготовить оружие. Взводные были посланы за патронами.

В Арсентьевскую поскакал отряд офицеров, предводительствуемый Флемингом. Командир батальона был, как всегда, пьян.

Перед отъездом он осведомился о состоянии людей. Ему доложили, что в батальоне все спокойно.

Приближалась белая ночь. На горизонте вспыхивали голубые зарницы.

3

Как только стало пригревать солнышко, старик Нестеров простился с Любой и Фроловым.

– Нет, други, – отвечал он на их уговоры остаться в Шенкурске, – не держите меня. Зря! Я ведь тоже упрям да норовист. Я слово дал Павлину Федоровичу. Чем способен, тем и посодействую.

С помощью мужиков он перебрался через линию фронта, а затем шел, уже не скрываясь, вместе со своим поводырем – десятилетним Володькой.

– Ты, сирота, не бойся… – успокаивал он мальчика. – Слушай лучше, как птицы поют! Птицы малые и то головы не вешают, а ведь мы с тобою мужики. Я больше всего дятла люблю. Одна песня: «Стук, стук». Долбит с утра до ночи. Бери пример с этой птицы – и счастлив будеши на земли. Да, сирота! Придет осень – отдам тебя в школу…

Ночевали они в деревнях. Тихон беседовал с крестьянами, рассказывал, что случилось с ним на Ваге, что делалось в Шенкурском уезде, пока его не освободила Красная Армия.

– Главное, ребята, – говорил старик, – не подчиняйся иноземцам. Нечего бояться: смелым-то бог владеет. Сковыривай нарыв да горячим железом прижигай. Тогда и Красная Армия справится скорее.

Если появлялся патруль, старика прятали.

Так бродил Тихон Нестеров из деревни в деревню, не зная ни страха, ни усталости. Однажды, когда он находился в деревне Арсентьевской, туда прискакал канадский конный патруль и приказал всем мужикам запрягать лошадей и немедленно отправляться в Двинский Березник. Мужики отказались. Канадцы стали угрожать оружием. Мужики стояли на своем. Тогда солдаты открыли огонь. Несколько человек было ранено, одна девушка убита наповал. Не вытерпев этого, крестьяне схватили колья и бросились на солдат.

Канадцы ускакали.

…Через два часа Арсентьевская,

оцепленная сводным отрядом интервентов, была подожжена с двух концов и уже пылала. Скот, выпущенный из хлевов и тоже окруженный солдатами, топтался на болоте. Испуганно мычали коровы, жалобно блеяли овцы. Солдаты гнали по дороге к Березнику табун крестьянских лошадей. На околице деревни был свален в кучи вытащенный из домов крестьянский скарб. Тут же толпились ограбленные крестьяне. Слышались плач, крики, вопли. Черный жирный дым поднимался над горящими избами и расстилался повсюду.

Офицеры во главе с Флемингом, стоя на дороге, наблюдали за пожаром. Кто-то из них громко и по-дурацки хохотал, показывая на обезумевших от горя рыдающих старух.

Тут же на дороге, со всех сторон окруженная конвоирами, в мрачном молчании стояла группа арестованных крестьян, среди них был и Тихон Нестеров.

Один из переводчиков-офицеров, здоровенный рябой парень, с наглой улыбкой говорил арестованным:

– Сами виноваты! Эх вы, темные головы! Заработали себе три аршина?

– Молчи, пес!.. – крикнул Тихон. – Мы знаем, за что гибнем. За родную землю, за народ! А вот за что ты подохнешь, собака? А ведь подохнешь!

Переводчик ударил его по лицу стеком. Но старик, словно не ощутив удара, только тряхнул головой.

– Кто это? – спросил у переводчика Флеминг.

– Не знаю… Неизвестный бродяга. Прикажете расстрелять?

– Да, – сказал Флеминг.

– К речке!

Тихон, конечно, ни слова не понял из этого разговора, но почувствовал, что его ждет смерть. Он не испугался: «Сыт, пожил!..» Ему хотелось одного – умереть спокойно, твердо, ничем не унизить себя перед обнаглевшим и презренным врагом.

Когда солдаты подошли к нему, он замахнулся на них палкой и гневно закричал:

– Никуда отсюда не пойду, хоть волочи. Стреляй на людях! Прочь от меня!

Среди арестованных раздались возмущенные возгласы. Услышав их, Тихон воспрянул.

– Мужики, не робейте, не падайте духом! Крепко стойте за советскую власть! Скоро будет конец псам смердящим… Прощайте, мужики!.. – высоким, звонким голосом крикнул Тихон. – Бог с вами! Любка… батьку не забывай…

Перед его мысленным взором вдруг возникла Люба, как она, держа кафтан в руках, что-то сказала… Он вспомнил сына…

Флеминг выстрелил. Взмахнув руками, старик упал, Флеминг подбежал к нему и еще несколько раз выстрелил в мертвого.

В избах, где размещались солдаты первого батальона, вовсе не было так спокойно, как казалось офицерам Флеминга.

Солдаты готовились к предстоящему выступлению. Подпольный комитет обсуждал маршрут прорыва. Предполагалось, что, пройдя линию окопов, люди разойдутся по лесам, затем выйдут к назначенному месту. Были выбраны командиры рот и взводов.

На исходе второго часа ночи Жемчужный зашел к Андрею. Андрей сидел, окруженный солдатами своей роты.