Северная Аврора

Никитин Николай

– Вы только вообразите, ребята, какой там теперь тарарам… – говорил Павлин, спустившись с мостика и указывая бойцам на огненные столбы пожара. На берегу, у самой пристани, горел дом. Тень от него, точно огромное черное крыло, колыхалась по обрывистому, крутому склону.

Пароходы противника, скопившиеся у пристани и причалов, стояли неподвижно. Внезапный набег словно сковал их. До сих пор они чувствовали себя здесь в полной безопасности и не могли сразу поднять давление в котлах. Один из пароходов горел. При свете пожара были ясно видны мечущиеся по палубе фигуры. Но вражеская артиллерия

действовала все сильнее. Спрятанная где-то за домами, она осыпала плес шрапнелью. На «Мурмане» появились раненые.

– Еще восьмерку? – спросил капитан, когда Павлин снова поднялся на мостик.

– Давай еще, – ответил Павлин.

Буксиры уже сделали несколько заходов. Вражеские пулеметы не умолкали. «Мурман» находился теперь в трехстах саженях от берега. Левая его пушка вышла из строя, и буксиру пришлось описывать круги, чтобы как можно чаще стрелять из орудия правого борта.

Над буксиром раздался взрыв. Когда унесли раненых, к Павлину подбежал артиллерист. Размахивая окровавленными руками, он доложил, что шрапнельный снаряд разворотил правый борт «Мурмана» и повредил вторую пушку.

– Подойдем поближе, дай из носового! – приказал Павлин. – По буксиру! Видишь, который крутится…

Один из неприятельских буксиров отвалил от берега и открыл яростный пулеметный огонь по «Мурману».

– Подойдем ли? – с сомнением сказал капитан. – Больно жарит.

– Надо отходить, Павлин Федорович. Сделали все, что возможно, – сказал Воробьев, появляясь на мостике.

«Мурман» пересекал быстрину реки, носовая пушка выстрелила несколько раз, но безрезультатно. Пули с неприятельского буксира свистели по-прежнему.

«Любимец», стоявший неподалеку от «Могучего», отстреливался из всех своих пулеметов. Огонь велся вслепую, так как котел на «Могучем», по всей вероятности поврежденный, пускал пары. Большие клубы их образовали вокруг «Могучего» и «Любимца» своего рода дымовую завесу, которая мешала противнику вести прицельный огонь.

– Назад! – приказал Павлин капитану. – Надо выручать.

Капитан приказал повернуть буксир, но рулевой не выполнил его приказания.

– Ты что, не слышишь, Микешин? – строго спросил Павлин.

– Кому охота на верную смерть идти? Самим спасаться надо!

Над буксиром с треском разорвалась шрапнель. Капитан всем телом повалился на столик, стоявший возле рубки.

– Павлин Федорович, живы? – раздался встревоженный голос Воробьева. – Трубу свалило…

Павлин не ответил. Он следил за рулевым. «Мурман» шел прежним курсом, в сторону от своих. Тогда, не помня себя от ярости, Павлин ударил Микешина.

– Ах ты шкурник! – закричал Павлин. – Себя спасаешь! А товарищи погибай… Назад! Или застрелю на месте!

Микешин съежился и стал к штурвалу. Рулевое колесо завертелось. Сделав поворот, «Мурман» снова направился к Березнику.

Тут только Павлин заметил привалившегося к столику капитана.

– Жив, друг? – крикнул он, встряхивая капитана за плечо.

Капитан молчал.

– Без сознания… Эй, ребята!

Павлин вызвал бойцов, и они унесли капитана вниз. На мостик выбежал его помощник.

– Скорее к «Могучему»! – приказал Павлин. – Гибнут ребята…

Когда «Мурман» прошел сквозь завесу пара, люди увидели,

что из-за тяжелой баржи, служившей противнику заслоном, вынырнул катер с мелкокалиберной скорострельной пушкой и ринулся на «Могучего». Павлин стремительно повел свой буксир наперерез катеру. Проходя мимо «Любимца», Павлин много раз вызывал в рупор Черкизова, ему что-то кричали в ответ, но слов нельзя было разобрать.

– Механизмы у них, по-моему, сдают, – подсказал ему помощник капитана. – Скапутились!

– Отходите! – приказал «Любимцу» Павлин. – От-хо-ди-те!.. Вы слышите меня? Немедленно от-хо-ди-те! Понял? Ванек!

С «Любимца» замахали фонарем. Приказ был принят. Затем и «Могучий» световым сигналом ответил то же самое.

Понимая, что оба буксира не справятся без его поддержки, и решив прикрыть их отход своим огнем, Павлин все внимание неприятеля привлек к себе. Он пошел в новую атаку, приказав помощнику капитана держаться как можно ближе к берегу.

Опять заработало носовое орудие.

После нескольких выстрелов неприятельский катер, клюнув носом, как утка, и вздыбив корму, стал тонуть. Загорелась баржа, груженная сеном. Солдаты прыгали с нее в воду. Стоявший у пристани большой пассажирский пароход был охвачен пламенем.

Павлину доложили, что кончаются снаряды.

– Уходим, – ответил Павлин.

На плес выскочила неприятельская канонерка. Осыпаемый осколками «Мурман» стал отступать задним ходом, отстреливаясь из носового орудия. Его огонь прикрывал медленно отходивших «Любимца» и «Могучего». На середине реки из-за сильного течения «Мурману» пришлось повернуться. Теперь он отбивался только винтовками и пулеметами. Канонерка отвечала тем же. У нее, по-видимому, тоже иссяк запас снарядов. Не доходя нескольких верст до Ваги, она повернулась и, к счастью, пошла обратно в Березник. К счастью, потому что на «Мурмане» оставалась только одна пулеметная лента.

4

Рано утром буксиры вернулись к «Учредителю». В первую очередь пришлось заняться переноской тяжелораненых.

Оказалось, что среди раненых был и Черкизов. Когда его несли на госпитальное судно, Павлин стоял у сходен.

– Ну, как ты, родной мой? Как, Ванек? – спросил он, дотронувшись до одеяла, которым Черкизов был закутан с ног до головы.

– Знобит… – прошептал Черкизов. – А в общем и целом ничего. Крепко мы им дали. Не сунутся больше! Правда?

– Правда, правда… Дружок мой… – Павлин крепко поцеловал юношу в лоб. – Милый ты мой!..

Санитары тронулись.

– Я зайду к тебе, Ванек! – крикнул Павлин.

Салон на «Учредителе» был превращен в операционную. Разговоры с ранеными, искаженные болью бледные лица, крики и стоны, брань, куча окровавленных бинтов – все это подействовало на Павлина сильнее, чем минувшая ночь.

Работа несколько успокоила его. Нужно было срочно написать рапорт обо всем случившемся. Павлин знал, что копия будет послана в Москву. Составляя рапорт, он обдумывал каждое слово.

Окно в каюте было раскрыто. Ветерок трепал зеленую занавеску. И все равно в каюте было жарко. Павлин сидел в одном белье у столика; время от времени он нагибался и, подымая с пола жестяной чайник, прямо из носика пил теплый морковный чай.