Северная корона. Против ветра
Шрифт:
– Думай как хочешь, сестренка, – сказала Юля.
– Не называй меня так. – В голосе Марты прозвенело предостережение.
Юля ничего не ответила, лишь устало провела ладонью по коротким волосам. Совершенно мальчишеский жест. Сняв с себя толстовку, Юля осталась в черной майке, и Марта заметила на предплечье сестры большую цветную татуировку – часы и механизмы в стиле киберпанк. Ее снова уколола зависть, ведь ее мама была против татуировок, а вот Юля могла позволить себе выглядеть так, как хочет.
Всю оставшуюся дорогу девушки ехали молча,
В аэропорту они встретились с Иваном Савельевичем, который четко объяснял, кому, кого и откуда встречать, не забывая при этом раздавать таблички с именами прилетающих.
– Крестова, Карлова, и вы, Викентий Порфирьевич, – кивнул он на пожилого преподавателя истории музыки, – будете отвечать за пианиста Феликса Грея из Лондона. Вам – в международный терминал. Табличка при вас?
– При нас, – отозвался Викентий Порфирьевич, поигрывая ярко-желтой табличкой, на которой было написано Felix Grey. – А почему надпись-то на английском? Этот Феликс по-русски шпарит хорошо.
– Потому что так надо, – сурово посмотрел на коллегу Иван Савельевич. Почему – он и сам не знал. Намудрил кто-то из организаторов, подумав, что раз имя и фамилия иностранные, то их нужно написать на английском. Дураков много, всех не перечислить и не упомнить. – Этот ваш Феликс прилетает через час, так что караульте его в зале ожидания международного терминала.
– Через час? – охнул Викентий Порфирьевич. – А что же мы так рано приперлись, позвольте спросить?
Иван Савельевич строго на него взглянул и невозмутимым голосом сообщил номер рейса, на котором должен был прилететь пианист.
– Участники прибывают в разное время. Наша задача – встретить их. У моего гостя посадка будет через десять минут, – помахал он своей желтой табличкой с надписью «Василиса Курочкина». – А у них, – кивнул он в сторону коллег, – гости прилетят через полчаса. Так что вы уедете из «Купцово» последними. В общем, я – в терминал для внутренних рейсов. Вы все – для международных! И только попробуйте напортачить. Сегодня прилетают самые важные гости фестиваля! – Иван Савельевич погрозил кулаком, словно услышал, как в его оркестре кто-то берет на полтона ниже.
Марта хмыкнула, Юля позволила себе улыбнуться, а Викентий Порфирьевич, воинственно уперев руки в бока, заявил:
– Я вам не ваш студент, не забывайтесь!
– Естественно, вы хуже, – сообщил Иван Савельевич.
Между коллегами была давняя неприязнь.
– Что это вы себе позволяете, милейший? Да я, между прочим, заслуженный!
– Знаем-знаем.
– Знает он! И чем это я тогда хуже студентов?! – шумно дышал от негодования Викентий Порфирьевич.
– Они хотя бы меня слушаются, – хмыкнул дирижер.
– Это вам кажется, – парировал преподаватель истории музыки. – Вас, знаете ли, студенты не любят и боятся. Вы злой и некорректный педагог.
Марта захихикала в кулак, а Юля отвернулась, пряча улыбку.
– А вы зато белый и пушистый! – захохотал распалившийся Иван Савельевич, забыв, зачем он сюда
– Ну вы и сплетник! – ахнул его оппонент и с презрением заявил: – Лучше бы вы своими партитурами занимались, а не слухами, дорогой мой Иван Савельевич!
– Это не слухи, а факты, – припечатал дирижер.
– Да я… Да вы… Да и не… – захлебнулся в возмущении преподаватель истории музыки и разразился гневной тирадой. Иван Савельевич ответил ему тирадой не менее обличительной. Началась настоящая словесная баталия. Один покраснел как помидор, второй в пылу дискуссии размахивал руками, задевая прохожих.
– Вы гостя-то встречать думаете? – посмотрев на наручные часы, спросила Юля, и ее слова волшебным образом подействовали на преподавателей.
– Думаем, – опомнившись, мигом закруглился со спором Иван Савельевич, которому пора было бежать и встречать свою Василису Курочкину. – Мы с вами потом договорим, – кинул он многозначительный взгляд на озлобленного коллегу и, прихватив с собой одного из студентов, поспешил вперед. Викентий Порфирьевич же прошипел что-то нехорошее и, размахивая желтой табличкой с именем своего гостя, побрел следом за Юлей, небрежно сунувшей руки в карманы, и Мартой, держащей букет.
Почти час они провели в зале ожидания. Марта и Юля не разговаривали друг с другом, зато Викентия Порфирьевича было не заткнуть. Он быстро пришел в хорошее расположение духа и развлекал девушек байками из юности. Марта зевала и делала вид, что слушает. А Юля думала о своем, порой посматривая на сестру. Сейчас казалось, будто они совершенно чужие люди, а ведь ей искренне хотелось, чтобы у них сложились хорошие отношения – пусть не самые близкие, но хотя бы теплые. Чтобы они были одной семьей. Поддержкой и опорой друг другу.
Хоть Юля и была бунтаркой, выступавшей за свободу и равенство, и производила впечатление сильной и смелой личности, но в вопросах этики и отношений соблюдала правила, чтобы никого не обидеть и не унизить. Она принадлежала к той породе людей, которые не могут пройти мимо несправедливости. И она считала, что отец поступил с Мартой несправедливо. Нет, отца она не осуждала – приняла то, что у него действительно были причины оставить первую супругу и уйти ко второй, любимой и тоже подарившей ему дочку. Но понимала, что его поступок был неэтичным. Он жил на две семьи, потом и вовсе бросил первую жену с ребенком. Но Марту искренне любил и переживал из-за того, что она ненавидела его и презирала. Юля знала: отец чувствует вину, и почему-то Юля тоже ее чувствовала. А еще она испытывала стыд. Будто это из-за нее пострадала Марта. Ведь кто знает, если бы она не родилась, возможно, отец не ушел бы от матери Марты?