Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга.
Шрифт:
Другой причиной недовольства иностранцев была разбросанность домов и то, что сеть улиц здесь походила на лабиринт. Чтобы нанести кому-либо обычный визит, требовалось пробираться пять-шесть миль по отвратительным улицам, в карете этот путь занимал целый день. Среди недовольных Москвой была и Екатерина II, хотя и соглашавшаяся с Дидро, который писал: «Столица на краю страны подобна сердцу на конце пальца или желудку в пятке».
Когда Екатерина II появлялась в столице, она взяла за правило никогда ни за кем не посылать, поскольку только на следующий день можно было узнать, может ли указанный человек прийти или нет. Но если Екатерина 1Ь с презрением относилась к населению Москвы, то Петр I ненавидел этот город, считая его гнездом заговоров и подстрекательств. Елизавете нравился этот город потому, что она умела извлекать
Дворяне проводят время в роскоши и праздности, жаловалась Екатерина II, становясь все более ленивыми и изнеженными, — и это в сплошной грязи. Все вокруг их нечищено или гниет, и они все больше привыкают к окружающему их убожеству. «Они бы с готовностью провели там всю свою жизнь, — говорила она, — разъезжая в изношенных экипажах, сверх меры раззолоченных и приводимых в движение шестью парами лошадей — символах той фальшивой роскоши, что здесь царит, скрывая от глаз крайнюю нечистоплотность хозяина, полный беспорядок в его доме и образе жизни».
Екатерина II — рациональная, переписывающаяся с Вольтером, смеявшаяся над знахарством и писавшая комедии, высмеивающие «алхимика» графа Калиостро (когда он в 1780 году приехал в страну, она выслала его из России), презирала религиозный фанатизм москвичей, их иконы, их мнимых святых, их бесчисленные церкви, их попов, монастыри и слепую веру. Она — просвещенная императрица, выступавшая (на словах) за освобождение крепостных — ненавидела нелепую тиранию московских дворян. «Нигде в обитаемых землях, — писала Екатерина II, — нет такой благоприятной почвы для деспотии, как здесь. С самого детства дети привыкают к этому, поскольку видят, как их родители относятся к своим слугам. Есть ли здесь хотя бы один дом, где бы не было позорного столба, цепей, плеток и тому подобных инструментов для последнего оскорбления тех, кто по своему рождению принадлежит к несчастному классу и кто не может разбить свои кандалы, не совершив преступления?»
Но Елизавета смотрела на эти вещи проще, а Екатерине, как и иностранным послам, приходилось оставаться в Москве, пока там находился двор Елизаветы.
Еще одним неприятным обстоятельством, которое приходилось выносить иностранным послам во время путешествий в Москву, было то, что Петербург и Москву разделяли четыреста миль. Естественно, дорога между ними была лучшей в стране. По большей части она была покрыта песком, а там, где дорога подтапливалась, обычно клали бревенчатые настилы. Путешествия лучше было совершать зимой, и потому большинство путешественников отправлялись в дорогу с холодами. Расстояние между Санкт-Петербургом и Москвой тогда можно было преодолеть не спеша за трое суток. Сани, в которых передвигались дворяне, были довольно замысловатыми, «похожими на странствующие комнаты, снабженные дверцами, окнами и кроватью», — говорил один из современников.
Однако удобств становилось меньше, когда требовалось затолкать в сани большое количество багажа, особенно продуктов. Обычному путешественнику приходилось преодолевать огромные расстояния, не имея возможности купить себе еду или какие-либо напитки. На большом расстоянии друг от друга стояли хижины, где можно было приобрести молоко или яйца, гостиницы же или продуктовые магазины были только в больших городах. Таким образом, с собой требовалось везти столько всего — большой запас крепких напитков, языков, мелких туш и снеди в горшках, — что в санях не оставалось ни дюйма свободного места. Положение усугублялось тем, что кучера были весьма беззаботными. Они всегда ездили с большой скоростью, к большому изумлению иностранцев, которые были приучены давать форейторам на выпивку, чтобы те ездили быстрее. В России приходилось давать на водку, чтобы везли медленнее, — но редкая поездка проходила без того, чтобы сани не перевернулись хотя бы раз. Несчастный пассажир обычно сидел внутри, стукаясь о бутылки и пакеты, не в состоянии выбраться наружу и вынужденный оставаться на месте в холоде при ужасной качке.
Летом же расстояние в четыреста с лишним миль преодолевалось обычно за неделю. Путешествие было неприятным из-за болот и комаров. В 1742 году прибывший в Россию для выполнения обязанностей посланника Вич, направляясь в Москву, где находился двор, покинул Петербург 8 мая, а прибыл в бывшую столицу вечером 15-го.
Елизавета любила ездить быстро и с шиком. Она ухитрялась преодолеть всю дорогу из Петербурга в Москву всего за сутки, но при этом насмерть загоняла лошадей. Иностранцев поражал и вид лежащих у обочины дороги между Петербургом и Москвой лошадиных туш, и исходящий от этих туш трупный запах. Собственные сани императрицы, которые имели печку и были снабжены различными удобствами, тянули за собой шесть пар лошадей. У каждой пары был собственный форейтор, за кучером императрицы сидел особый главный кучер, специалист в искусстве управления лошадьми. Позади него располагалось несколько камергеров; сани окружали кавалеристы.
Закрытые сани, в которых Елизавета ехала на свою коронацию в Москву в 1742 году, сохранились. Они находятся в Кремле и представляют собой маленькую комнатку с четырнадцатью окнами, обшитую зеленой материей. Внутри есть стол, диван и две двери. Перед тем как императрица отправлялась в путь, вся дорога тщательно выравнивалась; заблаговременно за четыре недели подготавливались и обучались маленькие выносливые русские лошади, которых все это время кормили исключительно овсом. Благодаря хитроумно изготовленной упряжи лошади могли быть заменены буквально в мгновение ока без особых усилий. Ночью дорога освещалась при помощи больших горшков со смолой. Лошадей гнали с большой скоростью день и ночь, и, если какая-то лошадь падала, ее быстро заменяли другой из запасной группы, которая всегда следовала за санями.
Куда большие трудности возникали при переезде из Санкт-Петербурга двора. Следом за императрицей приходилось отправляться огромному числу жителей Санкт-Петербурга. Это были служащие всех правительственных учреждений, военного ведомства, ведомства иностранных дел, казначейства, почтовой службы и так далее, а также огромная канцелярия двора и тысячи рабочих, обслуживающих императорские дворцы. Девятнадцать тысяч лошадей тащили двадцать четыре тысячи человек и их личный багаж, но это было еще не все. В России тогда было исключительно мало предметов домашней обстановки и особенно мебели. Утверждалось, что лучшим средством подкупа в России являлся предмет обстановки английского производства или французская мебель. Таким образом, вместе с громадным набором платьев и официальных нарядов, наряду с тарелками, горшками, сковородками, ящиками с вином и прочими необходимыми для банкетов и балов принадлежностями, требовалось провезти стремительно по дороге в четыреста миль раньше императрицы еще и тысячи стульев, столов, кроватей и занавесок. Конечно, значительная часть всего этого по дороге повреждалась. Каждый из придворных вынужден был перевозить свою мебель с места на место — это очень не нравилось иностранным послам; но если бы они ничего с собой не брали, то им бы нечего было делать по прибытии. И потому каждый раз, когда императрица решала двинуться в путь, весь Петербург переворачивался вверх дном, а потом пустел.
Иноземные торговцы и специалисты-иностранцы в разных областях жили в Петербурге с самого его зарождения и уже успели пустить в нем глубокие корни, как пустили корни в Москве столетием раньше. Англичане, как следует из воспоминаний, по большей части были торговцами и изготовителями седел. Немцы работали механиками, портными, художниками и сапожниками. Итальянцы рисовали портреты, пели и создавали архитектурный облик города. Французы показали куда большую многосторонность, причем кое-кто из них имел обыкновение менять свое занятие почти ежегодно. Прибывший в Россию в качестве лакея нанимался учителем, а потом становился камергером; другой мог быть актером, управляющим, владельцем магазина и чиновником по очереди. Как в то время довольно едко заметил Мэссон, нет другого такого места, как Петербург, где столь же ясно был виден непостоянный, предприимчивый и способный приспосабливаться ко всему французский характер. Большая часть иностранцев обычно при переездах двора вынуждена была двигаться за ним следом, на тех средствах, на которых они могли.