Северная Ведьма

Иванова Анастасия

– Сможете отнести ее в комнату? – устало спросил Таисия Климова.

– Да-да, конечно, – проскрипел Климов, с трудом шевеля пересохшими губами. Он долго и неловко пытался пристроить безвольно повисшее тело девочки на дрожащих руках, потом аккуратно, словно дорогую стеклянную вазу, поднял ее и понес. В комнате стоял запах больничной чистоты и лекарств. Небольшая полочка, прибитая рядом с кроватью, была уставлена коробками с таблетками, шприцами в упаковке, ампулами. На кровати, рядом с подушкой, сидел заяц в костюме летчика – единственная игрушка, которая попалась Климову на глаза. Он осторожно положил девочку на кровать, разложил на подушке толстую золотую косу. Маленькая, с худенькими не по возрасту, неживыми ножками, Ира больше всего походила на выпавшего

из гнезда воробьиного птенчика. Климов опустился на колени перед ее кроваткой. Ему вспомнилось болото, женщина, которая потом оказалась Ведьмой, и Ира, выглядывающая у нее из-за спины. На болоте она была совсем другой, серьезной, правда, не по возрасту, но живой, здоровой, вполне нормальной девочкой. Выходит, это было только наваждение. И он вдруг понял, почему Таисия так страшно выла на болоте, увидев дочку. На глаза Климова навернулись слезы и он заплакал, впервые за много лет не сдерживая слез, стараясь только громко не всхлипывать… Потом, вспоминая об этом, он уже не мог точно назвать причину своих слез: то ли жалость к себе и нервное перенапряжение, то ли боль от неясной, но такой большой несправедливости, когда явно ни в чем не повинная девочка так сильно страдает, расплачиваясь за ошибки прадеда, о котором она наверняка ничего никогда и не слышала… Вдруг Климов почувствовал на своей руке тепло другой руки, маленькой и теплой. Он торопливо вытер лицо и поднял глаза. Ира проснулась и лежала лицом к нему, глядя своими невероятными синими глазами.

– Не плачь, дядя Андрей, – сказала она. – Не плачь.

– Да я так, – смутился Климов и невпопад прибавил, как обычно лгут взрослые детям: – Это мне соринка в глаз попала. А откуда ты знаешь, что меня дядя Андрей зовут?

– Я тебя знаю, а откуда – не знаю, – просто сказала девочка и уверенно прибавила. – Ты – хороший.

Климов смущенно улыбнулся и, покраснев от внезапной нежности к незнакомому, в общем-то, ребенку, неловко погладил ее по голове.

– Дядя Андрей, отвези меня к дедушке, – попросила Ира.

– У тебя есть дедушка? – удивленно спросил Климов.

– Да, только он мне неродной, – ответила Ира. – Он много сказок знает. Когда он мне их рассказывает, у меня не болит голова.

– А в остальное время болит? – спросил Климов.

– Почти все время, даже иногда во сне, – призналась Ира.

– И сейчас?

– Нет, с тобой тоже не болит. Потому что ты хороший, – повторила девочка. – Зря мама тебя утопить хотела. Но ты на нее не сердись, она тоже хорошая. Только иногда поступает, не подумавши. Так ты меня отвезешь к дедушке?

Климов встал, подхватил Иру на руки, а она доверчиво прижалась и обняла его за шею.

– Я не против, – сказал он. – Давай у мамы спросим и съездим.

Когда они вошли на кухню, Толстый с Таисией о чем-то вполголоса разговаривали. Таисия, увидев Климова с Ирой на руках, вскочила.

– Мама, дядя Андрей пообещал свозить меня к дедушке! – радостно закричала девочка.

– Но я не звонила Ивану Николаевичу, – растерянно сказала Таисия. – Вдруг он занят?

– Нет, не занят, – твердила Ира. – Он нас ждет. Поехали все вместе! Дядя Вадик нас отвезет, – и уверенно посмотрела на Толстого, будто зная, что он не откажет.

Толстый удивленно открыл рот, потом расхохотался.

– Такой даме я отказать не могу, – сквозь смех сказал он. – Конечно, поехали. Путешествуем мы, или нет?

– Я позвоню все таки Ивану Николаевичу, раз ты так хочешь, дочь, – сказала Таисия и вытащила мобильный. – Незваный гость хуже татарина.

Через несколько минут машина Толстого вырулила со двора, увозя с собой всю компанию.

Иван Николаевич жил в старой, центральной части города. Огромный дом сталинской постройки, недавно, но плохо отремонтированный, с уже осыпавшейся местами штукатуркой и облезшей краской, вида своего, однако, не потерял и возвышался над разбитым рядом сквериком, как великан.Непоправимо портили внешний вид дома только два неумело застекленных балкона; к тому же хозяева одного из них зачем-то затонировали стекло ядовито-зеленой

пленкой, что придавало фасаду нелепый и немного клоунский вид, как будто к старому, добротному костюму криво пришили заплатку из дешевой яркой тряпки. По указанию Таисии Толстый повернул в арку и остановился у ближайшего подъезда.Все четверо – Климов нес Иру на руках – поднялись по широкой, запущенной грязноватой лестнице с когда-то роскошными, а теперь наполовину выломаннымиметаллическимиперилами на второй этаж и остановились у новенькой двери с блестящей кнопкой звонка. Таисия коротко дважды позвонила.

Дверь открыл высокий плотный старик в очках на кончике носа, с большой совершенно белой копной волос на голове и такой же густой седой бородой, похожий на деда Мороза без шубы, шапки и посоха, так сказать, в домашней обстановке. Увидев гостей, он широко заулыбался и посторонился, давая пройти.

– Милости просим, гости дорогие! – приятным и неожиданно молодым, без старческого дребезжания, баритоном, сказал он.

– Дедушка! – радостно закричала Ира и потянулась к нему. Толстый подкатил кресло, Климов посадил в него Иру, и она покатилась к Черникову.

– А, здравствуй, здравствуй, стрекоза! – еще шире заулыбался в свою белую дед-морозную бороду Иван Николаевич, наклонился и обнял девочку.

– Может, мы пойдем? – шепнул Толстый Климову. – Мы ведь только отвезти подрядились.

Климов согласно кивнул и они оба развернулись к выходу.

– Куда же вы? – задержал их Иван Николаевич. – Я как хозяин не могу вас просто так отпустить. Задержитесь ненадолго, а я напою вас чаем, нашим, местным, северным. Отменный чай. Вы не пожалеете. Раздевайтесь и проходите, Таечка покажет, куда.

В большой гостиной, куда Таисия повела Климова и Толстого, пахло, как в библиотеке. Все стены от пола до потолка занимали шкафы с книгами.У высокого окна, задрапированного тяжелыми темно-красными портьерами, спинкой к нему стоял старыйдиван с деревянными резными, ручной работы подлокотниками. Перед диваном располагался низенький стеклянный столик на массивных металлических ножках в виде львиных лап. В единственный свободный угол напротив окна втиснулось кресло с высокой спинкой и маленькой выцветшей подушечкой под спину. А в центре потолка, украшенного лепниной, висела на цепочке затейливая литая черная люстра в виде подсвечника на пять свечей. Основной ствол и гнезда для лампочек были обвиты ажурным плющом, на каждом листочке которого, словно на живом, были видны все прожилки и изгибы. Климов невольно залюбовался редкой работой. Вошедший вместе с Ирой Иван Николаевич перехватил его взгляд.

– Нравится? – довольно спросил он.

– Очень, – искренне сказал Климов. – По работе приходилось сталкиваться с антиквариатом, но такой красоты не встречал.

– Каслинское литье, дореволюционное, родительское наследство, – сказал Иван Николаевич. – Ручная работа. Клеймо мастера имеется, жаль, отсюда не видно. Кстати, мы еще не знакомы. Таечка, представишь мне наших гостей? – обратился он к Таисии.

– Ой, простите, Иван Николаевич, я как-то растерялась совсем, – виновато заторопилась Таисия. – Это – Андрей, у окна – Вадим, мои гости из Москвы, – Климов и Толстый по очереди кивнули, потом Таисия представила хозяина. – Про Ивана Николаевича я вам уже немного рассказала.

Черников по очереди подошел к гостям и не спеша поздоровался с каждым за руку. Климов отметил, что рука у ученого крепкая, сухая и теплая, рукопожатие твердое и приятное.

– Не успел подготовиться к вашему приезду, – извинился Черников и повернулся к Таисии. – Таечка, заваришь нам чайку? Тот, в синей банке. Воду в холодильнике возьми, мою, не водопроводную.

Таисия кивнула и ушла. Черников повернулся к гостям и, жестом приглашая сесть на диван, сказал:

– Я человек достаточно замкнутый, гостей у меня не бывает. Таечка с Иринкой наезжают иногда, вот, пожалуй, и все. Вы уж простите старика, что задержал, хотелось поговорить с новыми людьми. Каким ветром занесло вас в нашу глушь, дорогие москвичи? Дела службы или какое-то любопытство?