«Северные цветы». История альманаха Дельвига — Пушкина
Шрифт:
Булгарин отвечал на это, что не понимает, как можно издавать газету «не для публики, а для некоторого числа писателей» [382] .
Булгарин был по-своему прав: Пушкин допустил оплошность. Он вовсе не хотел сказать, что «Литературная газета» не нуждается в аудитории: без «публики» она была бы и бессмысленна, и невозможна. Речь шла о другом: должен ли писатель формировать свою аудиторию, способную разделить его сложную философию, его тонкий эстетический вкус, его общественные позиции, — или же он должен принять ее такой, как она есть, говорить на ее языке, внушать ей моральные правила, которые она может понять, и не требовать от нее ничего большего?
382
Пушкин.Т. 11.
Не будем думать, что ответ на этот вопрос предрешен заранее для всех времен и исторических ситуаций.
«Северная пчела» к началу 1830-х годов имела 4000 подписчиков.
На «Литературную газету» в конце ее существования — подписывалось сто человек.
Пройдет несколько десятилетий, пока история переменит роли и перераспределит литературные репутации, пока массовый читатель созреет для Пушкина и его друзей. Сейчас еще их читатель — светское общество и образованные круги дворянской интеллигенции.
Сейчас Пушкин — «элитарен», Булгарин — «демократичен».
Сейчас две группы стоят друг против друга и завязывается борьба не на жизнь, а на смерть.
В январе и феврале на страницах газеты появляются только отдаленные предвестия приближающейся бури. Пушкин печатает свой критический разбор первого тома «Истории русского народа» — обширного сочинения, которое Николай Полевой противопоставил «Истории государства Российского» Карамзина.
Первая статья Пушкина об истории Полевого была, собственно, статьей о Карамзине и в некоторых местах прямо перекликалась с «Отрывками из мыслей, письмами и замечаниями». Пушкин брал под защиту Карамзина — не от научной критики, но от крикливых и поверхностных журнальных атак. Мысль о непрерывности культурной традиции, требующей «уважения к именам, освященным славою», пронизывает его статью; в таком уважении он видит залог истинной просвещенности. И он еще раз напоминает о «подвиге честного человека» — о соблюденной Карамзиным мере исторической объективности, — и отзвуки старого спора с М. Ф. Орловым вновь слышатся в его возражениях: «Не должно видеть в отдельных размышлениях насильственного направления повествования к какой-нибудь известной цели». Это — ответ тем, кто упрекал Карамзина в самодержавных тенденциях; историческое значение его труда шире его «апофегм», «отдельных размышлений», в которых «не полагал» он «никакой существенной важности». [383]
383
Пушкин.Т. 11. С. 119–124.
Это была первая статья; через месяц Пушкин напечатает вторую — едва ли не единственную в это время попытку серьезного критического анализа «Истории» Полевого. Он не скроет от читателя достоинств критикуемого им труда и упрекнет его рецензентов — Надеждина и даже Погодина — в непростительной грубости и пристрастии. Он стремится сохранить умеренность в полемике — но вскоре борьба выйдет за пределы чисто литературных споров.
Пока что Булгарин рецензирует в «Северной пчеле» последние «Северные цветы» и обрушивается на разбор Сомова, которому не может простить отзыва об «Иване Выжигине»; попутно он задевает и Дельвига, и «доморощенных Гете, Байронов… и Аристофанов». Впрочем, о стихах Пушкина он пишет благосклонно — в особенности о «26 мая 1828 года». [384]
384
Северная пчела, 1830, № 4, 9 января; № 5, 11 января. Этот отзыв иногда считается началом политической дискредитации Пушкина в булгаринской газете ( Гиппиус В. В.Пушкин в борьбе с Булгариным в 1830–1831 гг. — В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, 6. М.-Л., 1941. С. 236–237); нам представляется, что для такой трактовки нет достаточных оснований.
28 февраля 1830 года в Петербург приехал, наконец, долгожданный Вяземский. Он успел повидаться с Пушкиным и провести с ним три дня: 4 марта Пушкин уехал в Москву, оставив Вяземскому попечение о «Литературной газете». С начала марта на страницах газеты систематически появляются стихи и проза Вяземского.
Он берет в свои руки бразды и жалуется Пушкину,
Он ведет себя тем более неосторожно, что приехал в Петербург, намереваясь снять с себя политические подозрения, а доступ к царю лежал через Бенкендорфа.
Вяземский написал письмо к Николаю I, выставляя себя жертвой клеветы. Николай приказал принять его на службу [385] .
В этих условиях ему следовало бы, как Гречу, «сидеть тихо».
Между тем он входит в прямой контакт с газетой, за которой уже начинает пристально следить правительство, и более того, передает в нее стихи ссыльного Александра Одоевского.
385
Звенья. Т. 6. М.-Л., 1936. С. 202; Пушкин.Т. 14. С. 67, 80; Гиллельсон М. И.П. А. Вяземский. С. 197; ср.: Еремин М. П.Пушкин-публицист. Изд. 2. С. 155 и след.; Остафьевский архив. Т. 3. С. 191–192.
Стихи были присланы Вяземскому П. А. Мухановым из Читинского острога при письме от 12 июля 1829 года, — конечно, нелегальным путем.
Петр Муханов был в Чите председателем каторжной «академии», где читали стихи и прозу, взаимно обучали языкам и слушали лекции по словесности, истории, математике, астрономии, философии, военным наукам… Здесь впервые зародилась дерзкая и неосуществимая идея литературного альманаха «в пользу невольно заключенных» — и он был почти собран. Воспоминания Михаила Бестужева донесли до нас названия написанных им повестей: «Случай — великое дело», «Черный день», «Наводнение в Кронштадте 1824 года» — и повести Николая Бестужева «Русские в Париже».
Александр Одоевский был признанным поэтом декабристской каторги. К его стихам писалась музыка, их пели вместе, в них слышали поэтический голос, говорящий за всех.
Муханов просил жен декабристов написать в Петербург, чтобы разрешили издать эти сочинения. Писали, просили; ответа не было.
Бенкендорф не входил в сношения с государственными преступниками; ходатаям же отвечал, что печатать их сочинения в журналах неудобно, так как это ставит их в отношения, не соответственные их положению.
Тогда Муханов отправил письмо Вяземскому.
Он посылал ему только стихи, рассказывал о замысле альманаха и просил помощи. «Вот стихи, писанные под небом гранитным и в каторжных норах. Если вы их не засудите — отдайте в печать… Не знаю, дотащится ли когда-нибудь подвода с прозой» [386] .
Проза не дошла, она осталась у Муханова и погибла.
Тетрадь со стихами Вяземский, по-видимому, привез с собой в Петербург. 1 апреля в № 19 газеты появляется первое стихотворение из нее «Элегия. На смерть А. С. Грибоедова».
386
Воспоминания Бестужевых. С. 290–292, 391, 769–780; Котляревский Н. А.Декабристы. С. 35–40; Зильберштейн И. С.Рассказ Николая Бестужева «Похороны». — Лит. наследство. Т. 60, кн. 1. С. 177–180.
Почти одновременно, 28 марта, цензор газеты Н. П. Щеглов читает другое стихотворение — «Что вы печальны, дети снов» — и П. И. Гаевский объявляет, что печатать столь темное и неясное по намерениям стихотворение неприлично в газете, находящейся в широком обращении. Стихи удалось отстоять — но они появились позже, под названием «Пленник» и с купюрами [387] .
26 апреля печатается «Старица-пророчица», посвященная Дельвигу. 6 мая — «Узница Востока».
387
Замков Н.К истории «Литературной газеты». С. 258.