Северные рассказы
Шрифт:
Майри был теперь уже не маленький мальчик, а высокий юноша с голубыми, как лед, глазами. Он аккуратно делал то, что его заставляли делать. Регулярно, механически утром и на ночь крестился и шептал молитвы, смысла которых не знал, а только лишь вызубрил напамять. Дальше этого успехи его не шли. Монахи жаловались на него старшему брату-миссионеру. Майри сажали в карцер, секли, накладывали трудные взыскания, но он оставался прежним. Молча исполнял требы, так же молча отсиживал время в карцере и, поцеловав белую руку монаха, уходил в семинарский сад.
Летом и зимой он бродил здесь, среди редких деревьев, и
Самым любимым другом в его духовной тюрьме была жалкая маленькая дворовая собака. Он кормил ее, и она всегда ждала его в саду. Бросив ей хлеба, Майри садился на траву рядом и рассказывал ей о тайге:
— Много зверя в лесу там. Птицы много. Хорошо ходить за ними по следам. Убежим, собака, отсюда в лес...
Или устраивал игру в охоту и учил ее, как скрадывать зверя. Эти игры развлекали его и поддерживали дух. Зато безмерно угнетали его бесконечные молитвы, чтение евангелия, длинные поучения монахов.
Однажды осенью он решил бежать.
Темной августовской ночью Ходакам забрал собаку, перелез через каменную стену монастырскую, вышел к реке, отвязал чью-то лодку и поплыл по течению. Днями или плыл тихо, или прятался в талах, а ночью работал на веслах...
Прибыв в Березов, пробрался к своим местам и не нашел ничего. Старый рыбак, у которого он нашел приют, помогая ловить рыбу, рассказал ему однажды печальную историю его семьи:
— Как увезли тебя, не успел растаять снег, как мать умерла. А отец долго еще ходил по Березову, побирался по дворам, а потом воровать даже начал. И все нес за водку. Четыре зимы прошло, как замерз пьяный в снегу. Рваный был, холод был, умер человек...
Не нашел утешения в родной тайге бездомный парень. Без радости ходил он в урманах. Все напоминало ему здесь о его детстве. Но не тянуло Майри бродить за зверем, готовить силки, плашку и плавать на колдане за рыбой. Бродил он сумрачный и молчаливый. В груди его кипели горячие ключи ненависти к этим жестоким людям. Старик видел, что переживает Майри.
— Ты бы ушел отсюда, Майри, — сказал он как-то. — Есть на севере, далеко отсюда, за лесами Казымскими, свободная земля, куда не пришли еще купцы и попы. Говорят старики, в той земле много нашего народа живет. В тундре с оленями ходят — хорошо живут. Уходи туда, парень. Молодой ты, за зверем ходить можешь, оленей пасти научишься и будешь жить хорошо. А здесь плохо. Я вот стар, а то ушел бы с тобой. Уходи.
Запала эта мысль Майри в голову. Захотелось уйти от худых людей к своему вольному, как говорил старик, свободному народу, в эту счастливую страну. Собаку оставил старику (стара стала — пусть вместе помирают) и ушел на север искать вольную и свободную землю.
Нес он туда свою мятежную ненависть, ярость и желание хорошо работать, хорошо, честно жить. За спиной уносил колчан со стрелами, в руках тугой лук старика.
Долго шел Майри. Сколько холодных ночей и дней пережил он за дорогу в поисках счастливой страны! Уже редели и мельчали леса, свирепее становились ветры. Начиналась тундра...
Долго шел парень, пока не встретил случайно обоз оленей и ненцев, кочующих по первому снегу в сторону Березова.
— Куда путь твой лежит, друг? — спросил Майри старый ненец, погонщик первой упряжки.
— Я ищу землю вольную и счастливую,
— А разве в Березове худо живут? — с тревогой спросил старик, жадно заглядывая в глаза юноше, пока тот говорил.
— Шибко худо. Нет правды там! Оленей отбирают, бьют, зверя берут за водку.
Замолчал Ходакам, и безмолвствовал старик-ненец. Олени отдыхали на снегу, и молчали женщины и сыновья старика на нартах. Долго молчали оба, пока не спросил сам себя оленевод:
— Так куда же? Где тропа к правде? Я тоже ищу эту счастливую страну. От несчастья и бед ухожу в Березовские леса. Ты не ходи туда, хасово [12] . Много русских пришло в тундру. Туда же много худых законов привезли с собой царские люди. Много песцов и лисиц отбирают за ясак, много отрубают олешек. Злые русские шаманы заставляют силой поклоняться новому богу, имена предков заставляют бросать и звать по-новому... Где же правда?
12
Хасово — друг, товарищ.
Так долго и молча стояли они — искатели украденной свободы и правды. Молча простились и пошли своей дорогой.
Опять долго шел снегами Майри наедине с своими печальными думами. И вот, сияющим утром зимнего дня увидел он далеко-далеко на горе дома. «Обдорск!» — решил Майри и быстрее зашагал вперед. Шел и боялся поднять голову на гору, боялся увидеть то, что так глубоко ненавидел, от чего бежал. На полдороге поднял голову и застыл, как камень... Высоко в небе, выше всех домов, блестел над тундрой золотой крест церкви!
Сколько стоял он — не знает, только вышел вдруг из оцепенения, выкрикнул что есть силы: «Где правда?!» и бросился бегом напрямик к ненавистному кресту. Бежал, по пояс вяз в снегу, падал, вскакивал и вновь бежал.
Подбежав к церкви, Майри торопливо взял на изготовку лук и стал посылать стрелы в деревянный позолоченный крест. Одну за другой слала тугая тетива стрелы кверху, в проклятое зло тундры, в несчастье тайги и Заполярья...
Собирался народ, бежали стражники, а он все стрелял и стрелял, пока не сбили его с ног.
Упал Ходакам — питомец миссионерской Тобольской школы — около подножья опозоренного им храма, а вверху, впившись в позолоченное дерево креста, раскачивались две стрелы... Православные набросились на Майри, били его долго, до потери сознания. Потом отвели к воеводе.
Через десять дней предстал Майри Ходакам перед судом так называемой Обдорской самоедско-остяцкой управы. Судили его быстро, ибо он и в управе, и на допросах воеводы молчал, как рыба.
Ни побои, ни бешеная ругань воеводской своры, ни сладкие увещания миссионера-монаха не открыли его рта для ответов на вопросы. Он крепко стиснул зубы и раскрывал их только для кровавого плевка на пол. Озверелые христиане-миролюбцы отбили ему легкие.