Северный пламень

Голденков Михаил Анатольевич

— Многих, сынок, многих.

— Ну скольких? Десять?

— Не, не десять.

— Двадцать?

— Не, — крутил головой отец.

— Сто?

— Может, сто, а может, и больше, — глухо отвечал Саму эль Кмитич, а затем вставал и уходил по каким-то своим делам, явно не желая говорить на эту тему…

Эти

два солдата были первыми людьми, которых Микола убил на этой войне… «Странно, — думал Микола, — странно, что я вот так запросто пристрелил двоих человек. И странно, что за два года войны я до этого момента еще ни разу никого не убил… А отец убил более ста… Так стоит ли мне убиваться из-за этих двух? Но ведь я даже не знаю, как их зовут!.. Может, они хорошие люди? Боже, мы убиваем друг друга только потому, что какой-то царь решил завладеть не принадлежащей ему страной!»

— Ладно, — сказал мертвым солдатам Кмитич, — сейчас идет война, вас сюда никто не звал. Сами виноваты. Да и другого выхода вы мне не оставили.

Затем он снял камзол с похожего на татарина солдата, взял его треуголку, ремень…

— Ну вот, — сказал сам себе Микола, находя, что форма солдата ему в самый раз, только сукно заметно хуже — порвалось под мышками, пока он стаскивал мундир с убитого…

Облачившись московским служакой, Микола вновь перекрестился и вернулся к оставленному на дороге коню…

Мариенбург, чистый и метеный городишко, где даже зимой можно было купить живые цветы, представлял из себя Содом и Гоморру: то тут то там горели дома, бегали перепуганные жители, солдаты хватали девушек и даже пожилых женщин или же шатались пьяными, горланя песни, порой на непонятном языке… Городской замок, разрушенный, коптил черным дымом. Его взорвал капитан шведской армии немец Вульф вместе с солдатом Готшлихом, когда гарнизон Мариенбурга покидал крепость…

— Где дом пастора Эрнеста Глюка? — схватил какую-то женщину за рукав, спрашивая по-немецки, Микола. Перепугавшаяся было насмерть женщина чуть успокоилась и, заикаясь, начала по-немецки что-то быстро лепетать, указывая рукой. Микола понял лишь то, в какую сторону ему идти…

— И на том спасибо! — буркнул он, но второй местный житель, некий старик-латыш с клюкой, чей дом горел, указал уже более точно. Микола стремглав помчался по улице, заполненной кричащими людьми, дымом и пьяными солдатами. В дом пастора Глюка он успел как нельзя вовремя… Два солдата куда-то тянули из дома Марту — ее Микола узнал еще издали. На Марте Василевской было разорвано платье. Пастор Глюк, седовласый худой старик в протестантском черном одеянии, безуспешно пытался защитить девушку, что-то говоря солдатам то по-немецки, то по-шведски.

— Пошел вон, немчура! — один солдат толкнул пастора, и старик упал на ступеньки. Его шляпа слетела с головы, обнажая седые длинные волосы… Солдаты же с хохотом выводили во двор под руки плачущую и слабо отбивающуюся от них Марту с растрепанными волосами. И в этот момент в калитку вбежал Кмитич.

— Марта! — крикнул он и бросился к солдатам.

— Микола! — воскликнула Марта, также узнав Кмитича.

— А ну отпустите ее! —

надвинулся на солдат оршанский князь.

— А кто ты такой, чтобы мы ее тебе отдавали? — нагло усмехнулся солдат с плоским лицом. — Сам ищи!

— В последний раз предупреждаю, отпустите ее! — Микола выхватил два пистолета и наставил на солдат. Но те, пьяные и осмелевшие, видимо, посчитали, что их просто пугает свой же.

— Ах, ты так! — плосколицый выхватил свою короткую солдатскую саблю, но даже не успел замахнуться. Кмитич выстрелил ему прямо в лицо. Кровь брызнула во все стороны. Марта громко закричала, а солдат, не успевший даже вскрикнуть, с обезображенной физиономией рухнул на землю. Второй тут же отпустил Марту и бросился наутек. Бах! Микола выстрелил ему в спину, тот громко крикнул и упал, не добежав до калитки пару шагов. И теперь думать и молиться об их грешных душах оршанскому князю было уже некогда, да и не хотелось.

— Любый! — воскликнула Марта, бросившись на шею Миколе, крепко прижавшись к нему. — Я знала, что ты меня спасешь!

Ее платье было разорвано так сильно, что левая грудь беспрепятственно выглядывала наружу своим очаровательным розовым соском. Но Марта даже не прикрывалась… Пастор Глюк приблизился, бормоча благодарности на немецком.

— Пойдемте отсюда! — сказал им Микола, обнимая своей желтой перчаткой плечи Марты. — Нужно срочно уносить ноги из этого города. Где твой муж, Марта?

— Крузе? — почему-то заулыбалась Марта своими очаровательными, как и тогда, в Риге, черными очами. — Он ушел вместе с солдатами гарнизона.

— А ты почему не ушла с ним?

— Я его даже перед этим не видела! Тут такое творилось…

— Гут, герр Глюк, — обратился Кмитич на немецком к пастору, не смущаясь даже того факта, что они не были представлены друг другу, — шнелер! Ком!

Но пастор принялся убеждать, что идти надо к Шереметеву.

— Вначале зайдем, все-таки, в дом. Марте нужно привести себя в порядок, — потащил Кмитича за рукав вверх по ступенькам пастор.

— Это верно, — согласился Микола, взглянув искоса на голую грудь девушки.

В доме оказалось еще трое перепуганных людей: две женщины и толстяк в белом фартуке, — наверное, повар.

— Почему вы не защищали Марту? — набросился на него Микола, но толстяк тряс желеобразными щеками, таращил испуганно глазки и махал руками:

— Нет-нет, господин, что вы! Я гражданский человек и не умею драться с этими зверьми!

— Я тоже гражданский человек, но уже убил четверых, пробираясь до вас! — сверкали гневом глаза оршанского князя. — В доме есть оружие?

Пастор вынес пистолет, маленький, с коротеньким стволом. С такого можно было убить, наверное, не далее, как с трех шагов…

— Хорошо, хоть так. Закройте и забаррикадируйте дверь! — приказал челяди Кмитич.

— Я, пожалуй, сменю платье! — Марта, стуча каблучками, убежала вверх по лестнице в свою комнату.

— А вам надо починить мундир! — указал сухим пальцем пастор на разрывы в предплечьях камзола Кмитича. Сукно в самом деле было дрянь, к тому же солдат, с которого стянул одежду Кмитич, похоже был узок в плечах.