Северный пламень
Шрифт:
— Не отходим! Вперед! Не щади живота! — кричал царь срывающимся голосом…
Солдаты правого фланга, пригибаясь, ворвались в так и не огрызнувшийся выстрелами вагенбург… Они, тяжело дыша в растерянности остановились, оглядываясь по сторонам, все еще испуганно щетинясь багинетами… Лагерь словно вымер… А кто же только что стрелял? Не эти же огородные чучела с дырявыми от пуль треуголками на круглых набалдашниках и со сломанными мушкетами, торчащими между бочек с песком? Где все эти канониры, что только что, казалось, мелькали в своих светло-серых кафтанах в клубах порохового дыма? Где фузенеры, бившие по первым рядам атакующих залпами?.. Молчаливые пушки, холодные, с капельками воды на блестящих металлических стволах, словно брошенные в море командой корабли, сиротливо стояли между повозок. И никого из людей… Никого… Лишь костры… Ни души не было и в веске Лесная. Жители скрылись в лесу от царской лютости…
Меньшиков пригнулся, зажмурившись: ухо резанул дикий визгливый крик царя. Петр в гневе с силой рубанул шпагой по брошенной вражеской пушке. Дзинь! Шпага сломалась пополам…
— Суки!
Левенгаупт, оставив в лагере до двух тысяч повозок и половину артиллерии, скрылся, растаял в лесном осеннем тумане, словно неуловимый призрак…
Впрочем, за неудачу с Левенгауптом царь, как и после разгрома под Головчином, вдоволь отвел душу на бумаге. Он тут же приказал писарчуку отписать, что одержана первая настоящая победа «над природными Шведами», которых «16 000 было». Правда, как и после предыдущей битвы, уже через месяц сам же Петр, видимо, поостыв, писал иначе: «…на 6 тысяч больше было нас». Свои же силы, видя, что у шведов было не так уж и много солдат, Петр скромно оценил в 16 000 человек — количество, что лишь начало битву днем 27 сентября. Огромный ущерб в убитых, продолжая традиции своего отца, Петр также не стесняясь сократил до 1110 человек. Потери же Левенгаупта на глаз оценил в шесть тысяч, сочинив 3376 пленных, которых на самом деле было ровно 385 человек. То есть по первичным подсчетам Петра у Левенгаупта из 11 000 солдат (полторы тысячи из которых отбились от обоза) осталось… сто человек! Не одержав желаемую победу над курляндским корпусом «природных шведов», царь продолжал доблестно воевать на бумаге, рисуя свою собственную потешную битву, каковые ему в Москве устраивали два потешных полка, ныне гвардейские…
Глава 29
На распутье
Ни Кмитич, ни Левенгаупт даже не подозревали, что за неделю до кровавой сечи у вески Лесная не менее тревожные моменты пережил и сам Карл. Четырехтысячный пехотный корпус шведского короля в сопровождении шести драгунских конных рот перешел-таки государственную границу Речи Посполитой и Московии, оказавшись на правом берегу притока Вихры реки Мертвы, где расположилась старинная литвинская весочка Раевка, после «вечного мира» 1667 года принадлежащая Московскому государству. Здесь на дороге Мигновичи-Смоленск и расположил свои главные силы на хорошо укрепленных позициях вдоль левых берегов Вихры и Городни, являвшихся частью государственной границы, царь Петр. Наблюдение за противником на правом берегу Городни вел сильный царский арьергард из двенадцати драгунских полков. Королевская армия как раз подходила к Раевке, когда шведы заметили в отдалении какой-то отряд.
— Ага! — усмехнулся Карл, опуская подзорную трубу. — Татары московские!
И, улыбнувшись, добавил по-русски:
— Шельми!
Он тут же отдал приказ своим молдаванам и части драгун атаковать неприятеля. Но вместе с казаками и татарами там уже находились быстро присланные Петром 1300 драгун. После короткого боя валахи вернулись и донесли королю, что натолкнулись не столько на татар и казаков, сколько на отряд армейской кавалерии из корпуса генерала Боура.
Ничего не разведав и как всегда пренебрежительно отнесясь к московитам, король, взяв с собой Остготландский драгунский полк, помчался в атаку, храбро размахивая палашом. И вот 20 сентября у слияния Вихры и Городни между Раевкой и Кадином развернулся ожесточенный бой. Неожиданно для себя Карл сам попал под ответную атаку казацкой лавы при поддержке татар, превышавших числом драгун Карла более чем вдвое. К казакам и татарам присоединились московские драгуны Боура и генерал-майора Микаша, а также стрельцы Смоленского полка. Король и его не насчитывающий и тысячи солдат полк оказались в самой гуще врага… Вокруг ост-готландцев сомкнулось кольцо, все громыхало выстрелами и звенело железом, под Карлом XII был убит конь — его любимый Бландклиппарен, но отважный шведский монарх продолжал биться пешим, рубя палашом подскакивающих вплотную татар и казаков с криком:
— Шельми! Татари московския!
Затем Карл вскочил на лошадь убитого адъютанта и отбивался от московитских драгун уже в седле… Когда позже Петр писал, что в ходе боя чуть ли не лично лицезрел Карла, то царь просто-напросто в своем привычном стиле, мягко говоря, преувеличивал: никто в московском войске и за тысячу лет не признал бы в клубах серой пыли и порохового дыма в молодом худеньком офицере, облаченном в простой солдатский мундир, шведского короля…
Стенбок увидел, в какую ловушку попал король, и тут же послал на выручку Карлу генерал-майора Розеншерна. Но драгуны немецкого генерала, придя на помощь, сами попали под огонь стрельцов, пуля попала в грудь Розеншерна. Видя гибель своего командира, драгуны ретировались, увозя смертельно раненного генерала.
— Хорд и Потоцкий! — махнул рукой не на шутку взволнованный Стенбок… Драгуны генерал-адъютанта Тюре Хорда и гусары Павла Потоцкого сорвались с места. Но и они попали под заградительный плотный огонь стрельцов Смоленского полка. Павел видел, как выпал из седла сраженный пулей Хорд.
— За мной! — скомандовал Потоцкий, махнув «осиротевшим» драгунам Хорда отцовской карабелой… Конница смяла и втоптала в пыль два строя стрельцов, обратив оставшихся в бегство… Длинные пики гусар, преодолевая менее длинные казачьи копья, стали протыкать и казаков, впиваться в крупы и бока их коней, литвинские карабелы со свистом разрубали воздух, отрубая головы и руки… Никто на этом свете не мог сравниться удалью и мастерством с закованными в броню литвинскими шляхтичами, обучавшимися владению саблей с детства, впитавшими это боевое искусство своих
Потоцкий с радостью и ужасом увидал, что его помощь подоспела более чем вовремя: вокруг короля в живых оставалось лишь пять драбантов и принц Вюртембергский, стоявшие, тесно прижавшись друг к другу, окруженные грудой мертвых тел в синих и зеленых мундирах шведских и московских драгун, казаков, стрельцов, татар… Пять высоких мрачных драбантов взяли короля и принца в кольцо, готовые умереть, но не уступить своих командиров врагу. И только Карл не выглядел напуганным. Он даже нашел повод для шутки.
— Вы мне не дали, Потоцкий, попасть в Валхаллу на пир к Одину!
— Вы все равно не пьете! — тут же отшутился Павел. — Быстро уходим, Ваше величество! — и Потоцкий кивнул головой на переправу, давая понять, что возможна новая атака неприятеля… Подобрав раненых и убитых, кавалерия развернулась и тяжело поскакала обратно. Их никто не преследовал: московиты сами едва унесли ноги…
Карла спасли, но король, потеряв в этом двухчасовом бою более тысячи солдат и офицеров, решил дальше не идти. Еще большие, чем у армии Карла, потери понесли в этом первом и последнем бою Северной войны на непосредственно собственной территории московиты. Особенно досталось казакам и стрельцам. Некоторые генералы и офицеры Карла, принимая во внимание, что царские силы, потеряв почти две тысячи человек из шести тысяч (так уверяли пленные царские офицеры), также отступили, поспешили записать сей бой в архив побед блистательного Карла XII. Только так не считал Павел Потоцкий. «Если и победа, то пиррова!» — думал штабс-капитан, понимая, что армия царя уже не та, что была под Нарвой. Возражал против слов о победе и сам Карл.
— Какая же это победа? — отвечал король на комплименты Стенбока. — Мы понесли самые большие потери за всю историю наших битв! Погиб мой несчастный Бландклиппарен! Здесь у нас не получилось ни Копенгагена, ни Нарвы, ни Риги, ни Головчина, мой храбрый генерал! Царь Петр уже кое-чему научился. Более того, я даже жалею, что пошел этой дорогой. Смоленск нам не нужен! Нужно теперь напрямик идти на воссоединение с Мазепой. Иначе Левенгаупт придет к Полтаве раньше меня…
Павел Потоцкий как человек военный был удивлен, как шляхтич — возмущен. Удивлен бесполезностью битвы, возмущен — напрасными жертвами. Потоцкий, будучи солдатом, но все-таки дворянином, не любил проигрывать, как и не любил некрасивые победы. Битва под Нарвой была для него примером, как нельзя проигрывать, а нынешняя — как нельзя побеждать. В 1702 году он, полностью разочаровавшись в армии Петра и в самом царе, ушел из московской армии. Ныне всей душой желал уйти из шведской тоже. «Монархи все одинаковы, — думал Потоцкий, — солдаты для них, что фигуры в шахматной игре. Никто не думает об этих несчастных!..» Только что он с трудом, разбрасывая казаков и драгун Боура, спас едва не погибшего Карла, видел, как убили Хорда и Розеншерна, но вот уже не видел никакого смысла этих геройских смертей. Карл, словно шахматист, сделав необдуманный ход, уже думал над новой комбинацией, забыв утраченную пешку… Потоцкий оставался в королевских рядах, только чтобы дождаться под Полтавой обоз Левенгаупта и затем вместе с Кмитичем уходить в Литву.
Увы, глух и слеп оказался к знакам свыше шведский король. Он с семнадцати лет привык, что фортуна любит его, полностью уверовал, что им движет Божья десница. Небеса и в самом деле благоволят молодым и смелым. Но вот после победного Головчина боги войны, похоже, отвернулись от упрямого воина, уже вторая битва его армии дается слишком уж тяжело. Карл не проанализирует и третье, последнее сообщение свыше: в конце года придет печальная весть из Скандинавии, где провалилась миссия по захвату Тронхейма. Почти десятитысячная армия, набранная из финнов, не сумела захватить эту старую норвежскую столицу, а возвращаясь обратно горными холодными тропами, чуть ли не на треть осталась на морозе под суровым зимним небом. Норвежцы с ужасом обнаруживали солдат, сидящих на земле по десять, а то и по двадцать человек, целым взводом, покрытых снежной пеленой и уже неживых… Выжившие более не представляли из себя боеспособной армии, много было больных и покалеченных этим ужасным и бесполезным походом по заснеженным скалам Норвегии.