Северный ветер
Шрифт:
И князь со своими матросами уезжает. В усадьбе снова пусто и тихо. В десять раз тише, чем раньше. Будто все вокруг вымерло. Вилнис по-прежнему молчалив. Индрик сидит, скорчившись, занятый своими думами. Старая Ильза по-прежнему сердито бранит скотинку. К весне коровам уже ничем не угодишь. Сено раскидано, слегка обгрызенные, мерзлые бураки валяются в кормушках. Молока дают совсем мало. Шерсть у овец торчит клочьями. Лучшая свинья задавила двух поросят, а их всего было восемь…
Дом оживает только по субботам к вечеру, когда из школы возвращается Майя. Грозные события
В воскресенье с самого утра Майя присаживается на кровать Акота, у его ног. И, как обычно, начинает рассказ обо всем, что случилось за неделю. Ее только удивляет, почему он так тихо лежит и такой неразговорчивый. Порой она даже обижается и начинает тормошить за рукав.
— Ты! Почему молчишь? Уснул? Как можно лежать так целый день?
— А ты рассказывай, я слушаю… — еле-еле шепчет он.
Она с минутку еще болтает. Потом, подумав о чем-то, опять спрашивает:
— Почему ты так тихо говоришь?
И, видя, что он только шевелит губами, не произнося ни звука, Майя обращается к Ильзе:
— Тетушка Ильза, он больше не хочет разговаривать со мной.
— Оставь ты его, детка, в покое. Ему тяжело, потому он и не разговаривает.
Уже несколько дней Ильза замечает, что больной странно поблескивающими глазами смотрит в одну точку. Многое она перевидала на своем веку и знает, что означает такой взгляд.
Как-то утром его находят мертвым. Кажется, будто он уснул спокойным, безмятежным сном. Глаза прикрыты, губы плотно сжаты, только в уголках засохла кровавая пена. Руки так крепко сцеплены, что приходится разжимать их силой, чтобы уложить по бокам. Не осталось и следа от судорог, которыми смерть душила жертву.
Вот и не стало у тетушки Ильзы еще одного сына. И одним злодеем, бунтовщиком на свете меньше…
Лесные братья в усадьбу больше не заходят. На самом краю лощины, на крохотной треугольной полянке прорубили они в мерзлой земле могилу Акоту. Мать его живет где-то далеко, некому известить ее о смерти сына. Да и не все ли ему равно теперь, где зароют.
— Здесь он будет лежать на самой границе, — говорит Толстяк, дымя папиросой. — На рубеже двух волостей и двух революций.
— Я бы сказал: на рубеже двух эпох, — задумчиво произносит Мартынь.
— Жаль, что тебе будущее кажется слишком далеким. Ты стал удивительно консервативен.
Мартынь пожимает плечами.
Могила удачно расположена между елью и березой.
— Тут над ним всегда будет зелень, — говорит Зиле. — Ни венков, ни цветов. Да так оно и полагается честному лесному брату. Пусть сама природа украшает его могилу. Летом в ногах у него будет шелестеть береза. Зимою ель укроет голову от снега. Спи спокойно, дорогой брат. Мы тебя похоронили как надо!
У молоденького Сниедзе видны на глазах слезы, хотя он мужественно силится скрыть их.
— Ты сделай весной оградочку вокруг, чтобы скот не потоптал могилу, — говорит Мартынь Индрику.
— Э-э, — отзывается тот, мрачно уставясь в землю.
Медленно бредут лесные братья к своему убежищу.
Через несколько дней Мартынь Робежниек приходит взглянуть на могилу и с изумлением видит в двух шагах от холмика сидящую на камне незнакомую женщину. Опустив голову на руки, она так глубоко задумалась, что не слышит шагов Мартыня.
— Как ты сюда попала? — удивляется Мартынь.
Та испуганно вскакивает и нервно теребит пуговицы полушубка.
— Мне рассказали… Я просто так…
— Майя? — Лоб Мартыня прорезает глубокая складка. — Значит, девчонка все-таки болтает. Ни на кого нельзя положиться.
— Нет, нет, не Майя. — Женщина говорит торопливо, захлебываясь словами. — Кроме меня, никто не знает. А я никому не скажу. Так хотелось поглядеть. Я уж давно слышала, что он в Криях лежит.
— Кто ты ему? Сестра?
Девушка густо краснеет.
— Нет… Я ему никто. Мы только были знакомы… Два года прожили в одной усадьбе. Вместе в школу ходили…
— Так… — Мартынь ногой приминает откатившийся мерзлый ком земли и поворачивается, хочет уйти. — Вот так скоро вся волость узнает. Эх, да не все ли равно? Скверно только, если начнут раскапывать, — они ведь и мертвых не оставляют в покое.
Девушка несколько шагов идет за ним по пятам.
— Ты не можешь сказать, где сейчас находится мой брат?
— Твой брат? Кто их знает, где они — ваши братья. И отчего ты спрашиваешь у меня? Разве ты меня знаешь?
— Кто ж тебя не знает. Ты Мартынь Робежниек.
— Верно. А твоего брата как звать?
Девушка перестает теребить пуговицы полушубка и стоит понуро, опустив руки.
— Я сестра Витола…
— А… Тогда я понимаю, почему ты меня знаешь и зачем пришла сюда.
Она опускает голову еще ниже.
— Нет, нет… — бормочет она дрожащим голосом. — Не думайте так… Я никого не предавала…
— И ты хочешь меня убедить, что люди зря говорят?.. Ну и глупа ты, девушка, хоть и в большой чести у солдат и офицеров. Можешь нашептывать им свои тайны хоть за тремя стенами, народ все равно узнает. Каждая ель в лесу шумит о ваших кознях. Невинная кровь из-под снега вопиет на весь свет. Вас и могила не укроет от народного гнева.
Он зловеще страшен в ярости, и слова его, как кнутом, секут Альму по лицу. Задрожав всем телом, она крепко-крепко сжимает руки. А голос звучит ясно и твердо:
— Я никого не предала и не предам. Моя мать… Я знала, но ничего не могла поделать. Как я могу ей помешать… И потом… — Голова ее снова опускается. — Я и не думала об этом. Гуляла тогда с этими… солдатами… А теперь ушла от нее. Поступила к Подниекам.
— К Подниекам? Ну да, как раз самое подходящее место для таких, как вы. Впрочем, куда бы вы ни пошли, из своей шкуры вам не вылезти, от себя не убежать. И что вы за люди? Бароны глумятся над вашими отцами и матерями. Кровью ваших братьев залиты все дороги вокруг. А вы? Надеваете выстиранные блузки, чтобы убийцам было обо что вытереть окровавленные руки. Открыто, хуже, чем уличные девки, бегаете вы за ними, пусть, мол, забудутся после чудовищных зверств…