Северские земли
Шрифт:
– Это вам, пацанам, умора была! – сердито сказал первый мужик. – Тиятра бесплатная кажный божий день. А мы как жили? Ребёнка крестить надо – а поп запил. Покойника отпевать – а батюшка лыка не вяжет, хрюкает как свинья! Он и службы-то почти не служил, вроде и в селе жили, а почитай что без церкви, хуже чем татары какие, прости, Господи!
И мужик размашисто перекрестился.
– Что мы только не делали. И по-людски с ним всем обществом говорили. И кляузы его начальству в Козельск посылали. И били его раз пять – не меньше. Оно, конечно, известное дело, по закону, ежли кто с попа
Мужик махнул рукой.
– Да только корм всё одно не в коня – он кровью пописает, отлежится и опять запьет. Известно – пьяницу только могила и исправит. Так оно и вышло. Допился, убежал голый в лес зимой, там и замёрз к херувимам.
И мемуарист вновь перекрестился.
– А нам, значится, отца Ляксея прислали.
– А его не били? – с живейшим интересом поинтересовался второй мужик.
Первый помрачнел, но честно ответил:
– Один раз. Больше не получилось. При отце Илье-то народ, известное дело, расслабился, грешить стал напропалую. А тут отец Ляксей прибыл и как давай нас всех гонять, шум в селе стоял до небес! Ну мы и решили поучить его маненька, чтобы, значится, не зарывался супротив обчества.
– И чё?
Мужик помрачнел ещё больше, и задумался:
– Ну как чё? Нельзя сказать, что совсем уж зазря сходили: заодно и узнали, что батюшка наш новый – из дворян и с Даром. Я потом три дня ходил, башкой тряс, как козёл бородой – так он мне в ухо зарядил. Потом уж мы промеж себя рассудили, что всё правильно. Человек своё ремесло сполняет, а мы супротив пошли. Не дело это. Ежли тебе на работе кто под руку полезет, ты же, небось, тоже в ухо сунешь?
Второй согласно кивнул.
– Вот! – наставительно воздел палец к небу первый. – Я и говорю, отец Ляксей – правильный поп! Он и ремесло своё знает – дай бог каждому, и к людям по-людски относится. Вот, даже пацана этого приблудного – гоняет в хвост и в гриву. А всё зачем? Чтобы Дар у пацана какой получше открылся. Глядишь – и поживёт потом подольше. Хотя, конечно, ублюдки – они долго не живут. Ублюдка век недолог – про то даже песня есть. Жалостливая.
Мужики помолчали, а потом разговор перекинулся на грядущую поездку старосты в Козельск, и больше ничего интересного Ждан не услышал.
Тема неведомых ублюдков живо заинтересовала нашего попаданца, но дальнейшего развития не получила. Попытка поговорить об этом с матерью привела к тому, что Лушка орала на сына так, что у того уши закладывало, но ничего информативного при этом не сказала. А отец Алексий даже разговаривать не стал – ограничился подзатыльником. Да буркнул, уходя: «Дюжину разменяешь – узнаешь. Грех раньше говорить».
Но, видать, и впрямь настало время удивительных историй.
Потому что буквально через пару недель умаявшийся на тренировке Ждан проснулся среди ночи, как будто его кто толкнул. И сразу понял, что бодрствует в избе не только он.
Отец Алексий и Лушка полуночничали за столом, при тусклом свете лучины. Звякнуло стекло –
– Вот так вот дела обстоят, Лукерья. Собирай сына. Завтревя соберёмся, я старосту предупрежу, а послезавтревя, наверное, и поедем. Ждать нечего.
– Ой, а, может, погодить всё-таки? Грех ведь, ему ведь только десять годков минуло. А положено не раньше одиннадцати, вы ж сами баяли…
Голос обычно весёлого священника сегодня был на редкость суров:
– Ты чем слушала, Лукерья? Кашель с кровью сегодня был. Чахотка это. После одиннадцати я или в этой избе лежать-доходить буду, или, что верней – на погосте уже лягу. Другого случая не будет. Сейчас надо, пока силы ещё есть. Грех за раннее его паломничество отмолю, а там – что Господь даст.
Седенький священник встал из-за стола и распорядился:
– Иди, ложись. Сыну ничего не говори, сам всё по дороге объясню.
***
Следующий день вышел суетным. Взрослые лихорадочно собирались, а Ждана со всеми его вопросами отправили в игнор. А при попытке настаивать на значимости своего мнения – отправили вычистить щёткой перед завтрашним путешествием Борзого Ишака.
Так священник называл своего старого мска[2], купленного им как-то по случаю в Польше, из-за чего Ждан про себя именовал вьючное животное «иномаркой».
[2] Мски или мески – так в Средневековой Руси называли мулов.
Ну а официальное имя объяснялось просто. На самом деле мул был лошаком, то есть помесью осла с лошадью. Отец Алексий, который, как выяснилось, несколько лет прожил в Орде, зачем-то переделал название на татарский манер – из «лошака» в «ишака». Ну а второе слово вообще не требовало объяснения. Ждан уже знал, что в своём изначальном значении слово "борзый" означало "резвый", "быстрый". Отсюда, кстати, и название породы собак "борзая". И выражение "Ты чо такой борзый?" на самом деле - полный синоним наезда в стиле "Ты чо такой резкий?". Это уже потом, через несколько столетий слово "борзый" сменило значение и стало синонимом слова "дерзкий".
Вышли в путь они утром, вдвоём, а Лушка долго махала им платком от околицы, периодически промокая глаза. Судя по количеству припасов, навьюченных на Борзого Ишака, путешествие обещало быть долгим.
Ждану была торжественно вручена уздечка, и он повёл гружённого мска в поводу. Священник, опираясь на дубовый посох, вышагивал рядом.
Минут пять шли молча, и лишь когда избы Гранного Холма исчезли за деревьями леса, батюшка наконец открыл рот:
– У меня к тебе серьёзный разговор. Ты знаешь что-нибудь про разбойника Кудеяра?
Глава 26. «В своей душе я на любой вопрос найду ответ…»
– Разбойника Кудеяра? – на всякий случай переспросил Ждан.
– Разбойника Кудеяра.
– Ничего не знаю! – с чистой совестью заверил мальчик своего наставника. – Ну то есть имя это я где-то слышал, но толком ничего не знаю.
– Понятно. – хмыкнул в бороду священник. – А про разбойника Ёпту слыхал?
– Про разбойника Ёпту даже и не слыхал никогда. – честно ответил Ждан.