Сеятели тьмы
Шрифт:
К вечеру температура у Эммы снова поднялась до 37,7°. Однако оснований для серьёзного беспокойства уже не было. Доктор Канагаи сообщил, что у неё обнаружен гриппозный вирус В.
После ужина Кохияма решил зайти к профессору Нисидзаке. Размышляя о прочитанной статье, он чувствовал, что смог бы разобраться в ней до конца, если бы чуть побольше смыслил в медицине. Единственным человеком здесь, у которого можно было получить консультацию, был старый профессор, спрятавшийся в своей квартире, точно улитка в раковине. И Кохияма пошёл к нему.
— Опять что-нибудь стряслось? — тревожно спросил профессор
Поистине Кохияма был для него чем-то вроде злого духа. То он вынудил его дать разрешение позвонить по телефону, хотя это было категорически запрещено, то просил его осмотреть больную Эмму, то допытывался у него, какой характер носили исследования Убукаты. В общем, этот молодой человек только и делал, что беспокоил его по разным поводам, к которым он не имел и не хотел иметь никакого отношения.
— Нет-нет, ничего особенного не случилось, — поспешил успокоить его Кохияма. — Я просто хотел узнать у вас кое-что из основ бактериологии.
— Хм! Разве это так спешно? Думаю, что с этим можно было бы потерпеть и до завтра.
— Простите, но я полагал, что для вас сейчас как раз самое удобнее время…
Из глубины квартиры доносились громкие звуки телепередачи. Кохияма отчётливо представил себе старенькую профессоршу, уютно устроившуюся в кресле перед телевизором. Для этих стариков телевизор, наверное, вообще был единственным средством связи с окружающим миром. Телевизор возмещал им недостаток общения. Странно, наверное, было видеть эту престарелую пару, бесстрастно наблюдавшую за тем, что происходит на экране. Впрочем, могло быть и наоборот: возможно, лишь перед экраном телевизора они и выражали вслух свои переживания.
— Вы, кажется, думаете, что я смотрю телевизор? — сказал профессор, заметив смущённый взгляд Кохиямы. — Нет-нет, я пишу письмо сыну в Америку, он учится там.
— Значит, вы не можете уделить мне немного времени?
— К сожалению, друг мой. Письмо для меня сейчас важнее. Тем более что у меня и так не меньше часа ушло на спор с женой, посылать его или нет.
Кохияма вопросительно взглянул на старика.
— Я ей в шутку сказал: «Письмо я продезинфицирую, и, как бы сильны чумные бациллы не были, до Америки они живыми не дойдут». Но жена у меня — человек старых взглядов, и, кроме того, она очень тревожится за сына. А вдруг, говорит, дойдут? Ты что, хочешь наслать чуму на Америку, которой мы должны быть так благодарны? Ведь тогда там все, говорит, перемрут!
— Но разве письмом можно занести чуму?
— Нет, конечно, — усмехнулся профессор. — На солнце чумная бацилла моментально погибает, а в сухом воздухе настолько слабеет, что перестаёт быть опасной. Всё это верно, но в теперешнем положении я вынужден считаться даже с нелепыми страхами жены.
— Конечно, — согласился Кохияма. — Сейчас у нас у всех нервы не в порядке.
— Да-да, — закивал головой профессор. — Кстати, а какой у вас вопрос ко мне?
— Меня интересует проблема наследственности у микробов.
— Хм! Вас интересуют исследования покойного Убукаты? — Лицо старика приняло неприязненное выражение.
— В какой-то мере да, — ответил Кохияма. — Точнее, меня занимает вопрос: существует ли связь между
— Что вы имеете в виду?
— Не передаётся ли свойство устойчивости кишечной палочки и чумному микробу?
— Кохияма-сан, я не занимался специально изучением наследственности у микробов и поэтому не могу точно ответить на ваш вопрос. Разумеется, я знаю больше вас и кое-что мог бы вам разъяснить, но на это потребовалось бы по меньшей мере два-три часа…
В общем, Нисидзака сказал то же самое, что и Тэрада, — обычный ответ учёных дилетантам.
— Я узнал, что устойчивые кишечные палочки передают это своё свойство дизентерийным бациллам, — сказал Кохияма.
— Хм! В самом деле? — торопливо проговорил профессор и испуганно повернулся в сторону гостиной, словно прислушиваясь к тому, что делает жена.
— Кишечные палочки и дизентерийные бациллы живут в кишечнике, это общеизвестно. Но — возможно, вам это покажется нелепостью — у меня невольно возникает мысль: не могут ли кишечные палочки передавать своё свойство противолекарственной устойчивости чумным бактериям?
— Вздор! — сердито произнёс профессор. Вероятно, рассуждения Кохиямы были для него такой же чушью, как и опасения жены, что чума может вместе с авиаписьмом перелететь в Америку. Продолжать разговор не имело смысла. Старого профессора он явно раздражал.
— Давайте закончим нашу беседу! — проворчал он.
Кохияма извинился, что побеспокоил его, но старик продолжат сердито трясти седой головой.
Нисидзака как-то говорил, что однажды он стал жертвой какого-то подвоха, подстроенного ему ребятами из Всеяпонского студенческого союза, и с тех пор был всегда настороже. Кохияма в своё время тоже принадлежал к этому союзу, может быть, старик решил, что ему опять пытаются устроить какую-то каверзу и поэтому так рассердился? Так или иначе, сейчас ему ничего другого не оставалось, как откланяться.
К кому же теперь обратиться? К Тэраде. Больше не к кому. И Кохияма, вернувшись в квартиру Убукаты, поднялся на второй этаж.
Он постучатся в кабинет. Ответа не было. В комнате было тихо — ни звона пробирок, ни шелеста бумага.
Он постучал погромче, какое-то предчувствие подсказало ему, что с Тэрадой что-то случилось. Он уже собирался было нажать на дверь плечом, как до него донёсся чуть слышный голос:
— Кохияма-кун?
— Да, я. Что с вами?
— Сюда нельзя входить. Сейчас я открою, только вы сначала наденьте халат и маску.
Кохияма послушно надел висевший в коридоре халат и специальную маску, которую постоянно носил при себе. У него вдруг появилась надежда: не раскроет ли сейчас перед ним Тэрада секреты Убукаты? Он дрожал от нетерпения.
Дверь открылась. Приглаживая пятернёй взъерошенные волосы, Тэрада, шатаясь, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Надежда Кохиямы оказалась напрасной.
Но предчувствия его не обманули, он был потрясён видом Тэрады. Ещё два дня назад ему показалось, что Тэраду подтачивает какой-то страшный недуг. А сейчас от него осталась одна тень. Это был не человек, а призрак — настолько он исхудал. Лицо пылало ярким, лихорадочным румянцем. Видно, у Тэрады был сильный жар.