Сейчас и на земле. Преступление. Побег
Шрифт:
Выйдя из-за конторки, Чарли остановился у окна в коридоре, заложив руки за спину и покачиваясь на каблуках вперед-назад. Стекло было настолько пыльным и засиженным мухами, что не слишком годилось в качестве зеркала, но в нем он смотрелся чуточку менее заморышем, чем был на самом деле.
Смазливая дочка китайского рабочего прачечной, по прозвищу Шиповник, прошествовала мимо, держа путь в бизнес-колледж. Чарли подмигнул ей, а она показала ему язык. Дежурный понимающе ухмыльнулся.
После этого воцарились тишь да гладь. Как представлялось Чарли, хоть из пулемета строчи на главной магистрали, ни одной души
Чарли хотел было отвернуться от окна; потом, поколебавшись и заслышав знакомый скрип колесной тачки, опять повернулся к нему лицом. Эта была старушка Квек, или Чокнутая, как ее называли, городская уборщица мусора, в длинном ободранном свадебном платье, старинной широкополой шляпе со страусовыми перьями и теннисных туфлях с открытым носом. Ее хлипкая тележка была доверху нагружена картонными коробками, тряпьем и бутылками. Замусоленная сигара торчала из уголка впалого рта. Когда Чарли подмигнул ей, десны Квек раздвинулись в безумной усмешке и окурок прилип к переду платья. Это вызвало у женщины очередной приступ безумного хохота, после чего она схватилась за ручки тачки и принялась резво пинать ее по очереди то одной, то другой ногой. Чарли гаденько захихикал и, задрав ногу, потряс ею, как человек, которому в брюки забралась пчела. Потом...
— Вот те раз, чтобы я пропал! — произнес вдруг чей-то глумливый голос. — Ей-богу, сэр, я сейчас упаду.
Это был Мак Уингейт, охранник банка и долгосрочный постоялец отеля. Облаченный в хрустящую серо-голубую униформу и кепку, он скривил свою округлую физиономию, выражая ехидное изумление.
— Так вот, значит, кто она, твоя подружка! — сказал он. — Ты и Чокнутая Квек! Да, по-моему, ты не прогадал.
— Эй, с-слушай, ты! — Дежурный побагровел лицом, его трясло от ярости. Ты лучше... иди заправляй свои чернильницы! И вычищай плевательницы!
— Ты, наверное, страшно горд, а, Чарли? О, да мне и самому теперь нравятся зрелые дамы, а ведь, согласись, старушка Чокнутая — в самом соку. Сразу и не скажешь, откуда этот спелый душок, от нее или от...
— А-а-а!.. — в притворном отчаянии простонал Чарли. — Сдается мне, что ты знаешь — ведь так? — ты все про нее знаешь лучше меня, не правда ли, Мак?
— Да ладно, не волнуйся, парень! Стоит мне только взглянуть на какую-нибудь влюбленную парочку, и я сразу вижу: голубки созданы друг для друга. Так что и не собираюсь вставать между вами.
— Черт возьми, Мак! Ты... — Чарли отчаянно старался придумать какую-нибудь действенную угрозу. — Ты... я тебя в последний раз предупреждаю, Мак! Чтоб больше никакой стряпни в комнате! Еще раз случится такое, и...
Уингейт отрыгнул, исторгнув запах вчерашних булочек с кофе.
— Но ты хоть позволишь испечь для тебя свадебный торт, а, Чарли? Или рассчитываешь, что Чокнутая выудит его из помойки?
Чарли издал сдавленный звук. Тут уж было не до шуток, и он беспомощно опустил плечи. Куда ему тягаться с охранником банка? Он любого в городе заткнет за пояс. Ему что ни скажи — с него все как с гуся вода, а сам он станет наседать на тебя еще настырнее. И нет от него избавления, пока не подыщет кого-нибудь более подходящего,
Охранник схватил вялую руку Мака и сердечно ее пожал:
— Хочу первым тебя поздравить, Чарли. Тебе действительно достанется нечто, когда ты заполучишь Чокнутую. Я бы затруднился даже сказать, что именно, но...
— У... убирайся отсюда! — прошипел Чарли. — Т-только расскажи кому-нибудь про это, да я...
— Ну конечно! Еще бы! Ведь ты ног под собой не чуешь! — проговорил Мак Уингейт с ерническим сочувствием. — Не каждый же день у человека помолвка случается. Так что насчет рассылки извещений не беспокойся. Я прослежу, чтобы все...
Чарли резко повернулся к мучителю спиной и зашагал к конторке. Мак засмеялся, озадаченно хмыкнул и стал переходить улицу. На противоположной стороне он какое-то время помедлил, держась за рукоятку пистолета, и не спеша повел глазами справа налево. Примерно в двух кварталах от него медленно заворачивала за угол какая-то машина. В непосредственной близости от него не было видно никого, кроме лавочника, подметающего тротуар, и фермера, который ехал в фургоне на рессорах, — обоих он хорошо знал. Мак повернулся и отпер дверь банка.
Быстро просунув руку внутрь, он отключил сигнализацию. Подошел к порогу и перешагнул через него; а потом — по крайней мере, так показалось Чарли — Мак споткнулся о собственную ногу и растянулся в темном помещении. Дежурный был просто в восторге. Ему хотелось взглянуть на выражение лица Мака, когда тот высунет голову в дверь и быстро оглянется, прежде чем снова ее запереть. После такого дурацкого кувырка он, как пить дать, выглянет наружу, рассудил Чарли. Наверное, перепугался до смерти, что кто-нибудь его наверняка видел и что-нибудь да скажет на этот счет, — тоже мне охранник банка! А кто-нибудь уж точно такое скажет, особенно если Мак станет проезжаться на какую-то другую тему.
К досаде своей, Чарли не мог дальше наблюдать за дверью банка. Потому что как раз в этот момент на пульте загорелся огонек мистера Крамера. А он был единственным человеком, которого Чарли никогда не заставлял ждать.
И мистер Крамер — это воплощение благородства — первым это подтвердит.
Глава 2
Сомнительно, чтобы Руди Торренто случилось хоть раз в своей жизни хорошенько выспаться. Он боялся темноты. В раннем детстве ночь и сон, обычно ей сопутствующий, стали у него неизменно ассоциироваться со страхом; с тем, что об него кто-то спотыкается, что его придавливает пьяная туша; что его кто-то дергает за волосы, держит, беспомощного, жуткой мясистой лапой, пока другая колотит его до бесчувствия.
Он всегда боялся заснуть и в равной степени опасался бодрствовать; начиная с первых проблесков памяти не только ночи, но и дни его тоже отождествлялись со страхом. Однако впоследствии страх стал иного рода. Наверное, загнанная в угол крыса чувствует себя так же, как чувствовал себя Руди Торренто, когда к нему полностью возвращалось сознание. Или змея, голова которой угодила в рогатину. Это был безумно агрессивный, разнузданно-яростный страх, приводящий к самозапугиванию, самоотравлению, — чувство, которое, подобно кислоте, разъедает человека, чье существование зависит от него.