Сезам, откройся!
Шрифт:
Новое тело развивается внутри тела матери также в воде (околоплодные воды), откуда черпает запас необходимых элементов для своего роста и питания. А в это время в тонком слое вхождения в тело дожидается душа человека.
Устанавливается ее фантомная связь с формирующимся телом. Так открывает свой сокровенный смысл еще один пантакль – Капля – душа. Таким символом художники часто изображали душу на фресках и иконах. Входя в этот пантакль, мы можем познать и тайны рождения, и тайны физической смерти. Если обратиться к пантаклю, появится возможность проникнуть в знания Алхимиков и понять их способы разложения воды на элементы. Для тех, кто всерьез интересуется химией и биохимией, этот пантакль наиболее интересен. Я же, ваша покорная слуга, не обладая специальными знаниями, опасаюсь углубляться в недра науки. Скажу только, что здесь заложены тайны живой и мертвой воды, а иначе – тяжелой и легкой. Потому при оздоровлении живого организма используется легкая, живая вода талых снегов, горных источников и росы. Она легче меняет свою фантомную конструкцию, а, следовательно, изменяет форму – омолаживает, исправляет, лечит. Тяжелая же вода, наоборот, уплотняет, старит – не потому ли жители приморья старятся быстрее. Да и кожу дубят в соленой воде и моче (что
Мы знаем, что человеческое тело состоит на 70 % из воды, а атомы водорода составляют 63 % всех остальных элементов. Как приливы в море, так и фантомы Белой Луны с помощью эмоций вытягивают из человека запас воды, вернее, выделяют, выносят из его тела, причем тяжелую, соленую воду. И смех, и горе выбивают из человека слезы, пот и т. д. Усиленное их выделение обусловнено усиленным притяжением, а возникает оно благодаря влиянию Сущностей Смеха, которых правильнее было бы назвать Сущностями Эмоций. Эти эманационные (т. е. наработанные людьми) сущности относятся к Качеству 8-й Зоны и имеют довольно плотную эфирную форму и даже астральные и тонические тела, скрепленные фантомами Белой Луны. Масса этого фантомного материала в их телах должна быть достаточно велика, чтобы поддерживать их конструкцию. Поэтому им требуется постоянная эманационная подпитка от эмоций, сопровождающихся выбросом фантомов Луны от человека (слез, пота и т. д.). Человек, не умеющий управлять своими эмоциями, подвержен резкой смене настроений и большой потере фантомного материала, а, следовательно, может покинуть физическое тело в момент наибольшего аффекта – "умер с горя", например, или "свихнулся от любви".
Помните, у Пушкина: "Восхищенья не снесла, и к обедне умерла".
А вот способ уберечься от стресса и, как следствие, потери фантомов – собрать их вокруг своих тел покрепче. Если это трудно сделать усилием воли (сознанием укрепить свои тела), то лучше всего совершить простейшую магическую операцию: погрузить тело в воду или принять душ, близкий к 36,6 градусов, но не горячий и не холодный. Это обусловлено тем, что вода другой температуры нагревает воду в теле и даст толчок к ее структурному изменению, что может дать обратный эффект. Трудно сказать, с каких времен наши древние предки отдают дань банным обычаям. Считается, что самым старым видом бани на Руси была печь, в горячее нутро которой залезали сбоку и парились. Даже в наше время деревенский дом без бани немыслим. Все хвори лечились в бане. Излишек тяжелой воды выходил из тела под действием пара. Магией водных процедур омолаживалось тело, убирался лишний вес. При этом Сущности Смеха не получали никакой пищи. Не от этого ли пошло выражение "выпустить пар"? Снималось напряжение, проходил стресс. Баня до сих пор в деревне – наилучшее место для ворожбы и магических действий благодаря своей наработанной связи с фантомами Белой Луны. Она же часто является местом "отворения крови" – способа, которым знахари лечат от "удара" или повышенного давления. Кровь также можно считать "тяжелой водой" и поэтому она связана с фантомами Лиит общим полем.
Пантакль имеет вполне современный вид – это "Знак донора".
Но через него можно проникнуть в Магию Крови, где спрятаны механизмы "кровных уз" и клятв, скрепленных кровью. Но эта "капля" уже не прозрачна и чиста, и ее энергии приведут нас в низкие слои Астрала, не умещающиеся в нише 8-й Зоны.
Поэтому всему свое время. С ними мы познакомимся в следующих главах. Теперь обратимся к мудрости древних.
(43) Бог – красильщик. Как хорошие краски, которые называют истинными, умирают вместе с тем, что окрашено ими, так и то, что окрасил Бог. Ибо бессмертны краски его, они становятся бессмертными благодаря его цветам. Итак, Бог крестит тех, кого Он крестит, в воде.
Евангелие от Филиппа
Бог в Апокрифе не носитель качества Абсолюта. Бог – это имеющий власть и способный совершать магическое действо. Краски – это материал, из которого строится образ, слепленный фантомами Луны. Крещение же – способ собирания материала и его коагуляция (крест – основной структурирующий принцип в любых видах магии, см. 16-ю Зону). И еще:
(54) Господь вошел в красильню Левия. Он взял семьдесят две краски, он бросил их в чан. Он вынул их все белыми и сказал: Подобно этому, воистину Сын человека пришел как Красильщик. Евангелие от Филиппа
Вообще, цвет – произведение все тех же фантомов Лиит. В научном языке это называется преломлением света и т. д. Отсутствие фантомов равнозначно отсутствию цвета. Сын человека или посвященный – это тот, кто слышит, кто может переносить свое сознание в любые пространства и слои. Он же строит образы в этих слоях посредством фантомов Белой Луны и переносит в физический план с помощью магии воды. А вот предостережение тем, кто действует по заученным канонам, повторяя жесткие конструкции праотцев и их канонизированный опыт, без собственного слышания, движущего познание и эксперимент.
(52) Осел, ходя вокруг жернова, сделал сто миль, шагая. Когда его отвязали, он находился все на том же месте. Есть люди, которые много ходят и никуда не продвигаются. Когда вечер настал для них, они не увидели ни города, ни села, ни творения, ни природы, ни силы, ни ангела. Напрасно несчастные трудились.
Евангелие от Филиппа Это опасность, подстерегающая магов, работающих способами 8-й Зоны.
На самой северной окраине материка, среди нагромождения скал, возвышалась одна, – она не была самой высокой, но вид ее внушал случайному путнику страх и угнетение своей неприступностью и холодностью отвесных стен. У подножия этой скалы бились и пенились ледяные волны северного моря и, казалось, скала гудит трубными звуками, смущая и приводя в ужас все живое вокруг. На вершине этой скалы в одинокой каменной башне жила древняя старуха, такая же древняя, как скала, как море вокруг. Такая же мрачная и холодная, как камень под ее ногами. Только иногда седые космы ее, освещенные лучами восходящего солнца, вдруг отливали чистым серебром, и тогда казалось, что на вершине скалы выпал белый снег и блестит ярким светом. Назовем ее Кибелла, этим именем ее звали
Но вот наступили времена, когда из злой колдуньи превратилась она в глазах людей в добрую волшебницу. А произошло то, что и должно было рано или поздно произойти – у нее не осталось никаких желаний, ей самой ничто не стало нужно, и она стала выполнять желания других. Она оделяла неимущих, когда они просили денег и хлеба, она возвращала любовь потерявшим ее и освобождала от страсти гибнущих от нее. Возвращала силы старикам и молодость, и красоту старухам. И люди боготворили ее и молились на нее: "О, фея, о, добрая, добрая волшебница!" – благоговейно произносили ей вслед. Но и это время прошло. Что есть добро, что зло, и где между ними грань? И ей стали казаться пустыми и свои и чужие желания, заслуженными – страдания и боль, ненужными – богатство и благоденствие, лживой – любовь и искусственной – добродетель. И она ушла от людей туда, где были только скалы, спокойные и холодные, как она. Дни проходили за днями, годы сплетались в столетия, и ничто не тревожило душу Кибеллы. Даже смерть, и та не навещала ее – какой смысл навещать того, для кого она не существует. Смерть навещает только тех, кто ее боится или жаждет. Только изредка, в день весеннего полнолуния, выходила Кибелла из своего убежища и подставляла седую голову под холодный свет мерцающей луны. Она наливала в серебряное блюдо ключевую воду и, ловя в ней отражение полной луны, выпивала. И тогда кожа се расправлялась, исчезали морщины и нежный румянец багрянил щеки, а волосы превращались в золотое руно, глаза сияли сапфирами – но никто не видел этой красоты, да и не для кого было превращаться в нежную красавицу – Кибелла это делала по привычке, по неведомому ей самой вдохновению. Воспоминания о своей молодости и красоте вовсе не тревожили ее… Так и проходила ее жизнь или, вернее сказать, существование.
И вот однажды… А без этого "однажды" не было бы смысла рассказывать сказки… Так вот, однажды, греясь в нежных лучах весеннего солнца, смотрела она на волны залива и вдруг заметила, что к самому подножью скалы прибило утлую лодчонку, а приглядевшись, увидела лежащего в ней человека. Она могла бы безошибочно угадать, как и кто оказался в ее владениях – но это для нее не имело смысла. Она спустилась с утеса, наклонилась над лежащим без чувств человеком и, повинуясь необъяснимому желанию, стала рассматривать его. Он был молод, но по сравнению с ней все были молоды. Он был красив, но, быть может, тоже по сравнению с ней. В любом другом случае она так и оставила бы человека лежащим у скалы – зачем отбирать добычу у судьбы? и какое ей дело до незнакомца? Но та же необъяснимая сила заставила ее применить свои чары и возвратить человеку сознание. Он открыл глаза и увидел над собой силуэт на фоне заходящего солнца. На секунду его ослепила красота незнакомого существа и он зажмурился, а когда снова приоткрыл веки, с сожалением обнаружил склонившуюся над ним древнюю старуху. Но эта старуха вливала в него живительную силу, и он с благодарностью поднялся и пошел за ней в ее каменные чертоги. Они сидели у очага, и Эванс, так звали мужчину, рассказывал Кибелле свою печальную историю любви. Он говорил о своей беззаботной юности, полной радости и веселья, о зрелых годах, когда дела и приятные заботы наполняли его жизнь. Он был художником и поэтом. Успех ждал его. Он был полон сил и надеялся создать самое прекрасное произведение искусства, самую изумительную картину, такую, в которой отразилась бы вся красота и вся душа мира. Картину, в которой все лучшее и светлое, что есть в нем самом, слилось бы со всем прекрасным в мире.
Он понимал, какую высокую цель поставил перед собой, и шаг за шагом приближался к ней. Но тут судьба сыграла с ним злую шутку – однажды весной, когда полная луна светила в окно, Эванс увидел во сне необыкновенной красоты лицо, оно было прекрасно и забыть его он был не в силах. И так повторялось несколько весен подряд: являлась в сновидении к нему золотоволосая красавица. Как навязчивая идея, наваждение, поразили его любовь и страсть. Быть может, и не существовало на свете этой женщины, быть может, это игра его воображения – но игра настолько красивая, что он уже не мог без нее. Он забыл о холстах и красках, о бумаге и пере – он везде искал свою мечту и грезил только о ней. Но все было напрасно, отчаяние измучило его, и он уже был близок к самоубийству, как однажды услышал о том, что где-то на краю земли есть некая Кибелла, фея и колдунья – лишь одна она может помочь ему найти свою мечту или забыть ее навсегда. "Меня никто давно ни о чем не просил, и я помогу тебе, потому что ты благороден и добр. И потому, что я уже не помню, когда в моей иссохшей груди появлялось желание кому-нибудь помочь, вдохновлявшее меня на чародейство. Но ты всколыхнул во мне чувство сострадания и необъяснимой тоски по живому и светлому. Да, я помогу тебе, но прежде нарисуй свою красавицу, и если мне помогут боги и звезды, я вдохну в нее душу." И Эванс получил от нее холст и краски. (А где она их взяла – это уж ее забота, ведь она волшебница). И день за днем с восхода до захода он рисовал портрет, который видел своим внутренним взором. А Кибелла стояла рядом и беседовала с ним, открывая перед Эвансом многие тайны и своей и его души, тысячелетнюю мудрость передавала она ему, и лучшего слушателя трудно было найти. Он был внимателен и умен. Глаза его искрились жизнью и надеждой. И часто стала ловить себя Кибелла на том, что завидует той, на которую скоро должен будет вылиться весь неизрасходованный запас любви, скопившейся в груди Эванса. С удивлением замечала она, что любуется то четким профилем, то взлетом бровей художника, что слух ее ласкают звучность и полнота его голоса.