Сезон охоты на падчериц
Шрифт:
— Ты кончай дурью маяться. Изведешь мужика.
— Изведу…— грустно усмехнулась я, подбрасывая в печку еще одно полешко. — Да разве это я его извожу?
— Все-таки вы, бабы, категорические дуры. Да мало ли в жизни бывает! Ну увивается вокруг него какая-то фифочка. Так чего же мужика в ее объятия еще и специально толкать?
— Это кто же толкает? А? Это я, что ли, толкаю?
— Ну не я же. Ты небось и дома такая же стукнутая ходишь. Представляю, как ему сладко.
— А как я должна себя вести? Радостно бросаться ему на шею?
— Тебе решать, Настюха. Но по
— Понимание — в чем? В кобелизме?
— Ой, не смеши меня. Тебе лет сколько? Пятнадцать? Жизнь есть жизнь, случается всякое. У мужика в крови — оприходовать новый объект. Тем более что иногда эти объекты буквально напрашиваются. Это неистребимо, как женское коварство и детская наивность.
— Хочешь сказать, что я должна смотреть на все сквозь пальцы?
— Ты, мать, вечно утрируешь! Я разве об этом сейчас говорю? Не отталкивай. Не глупи. Поговори с ним, попробуй аккуратно все выяснить.
— Да не хочет он ничего выяснять. Я уж пробовала, — пригорюнилась я.
— Значит, плохо пробовала. В любом случае не надо вот этого льда. От него мухи мрут, не то что мужики. Мужик — существо хрупкое, нежное и ранимое.
— Я тебя, Гриша, сейчас поленом стукну. Заодно проверю, насколько ты хрупкий.
Домой на этот раз я ехала в несколько приподнятом настроении. Гришке удалось расшатать какой-то кирпичик в прочном фундаменте моей обиды. Ладно, думала я, и правда, чего только не бывает. Я один раз чуть было не отдалась одному из подозреваемых, так на меня накатило. А потом выяснилось, что он пользуется особыми духами с какими-то там феромонами. Может, и эта Леночка чем-нибудь подобным пользуется. Сейчас вот приду и накормлю Лешку ужином.
Но ужином кормить было некого. Вениамин сыто храпел около прогрызенной коробки с сухим кормом. Теодор же благополучно доел фикус, за который принялся еще пару дней назад. До этого в его бездонный желудок канула нежно любимая Лешкой орхидея, мясистое “денежное дерево” и утыканный огромными колючками кактус.
А Лешки, несмотря на позднее время, дома не было. На автоответчике сдержанное сообщение, чтобы к ужину не ждала. Вот и приехали. Я снова схватила в охапку Вениамина и горько заплакала над своей незавидной долей. Как же ужасно чувствовать себя никому не нужной. Как же паршиво, когда мужчина, без которого не мыслишь и дня своей жизни, отделяется от тебя стеной. И из-за кого? Из-за крашеной кошки Леночки? Да пропади все пропадом, если некоторые люди настолько тупы! Веня, уже привычный к моим истерикам, покорно висел у меня на руках.
Вдруг слезы моментально высохли. Где-то поблизости я почувствовала присутствие другого человека. Ощущение было совершенно отчетливым. Кто-то замер. Там, за дверью. Кто-то внимательно слушал, что происходит
Я опрометью кинулась к балкону, попутно прихватив плед, кота и поросенка. Теодор, наплевав на конспирацию, заверещал, а потом извернулся и укусил меня за плечо чуть не до крови. В двери завозились активнее. Видимо, действовали не ключом, а отмычкой. Распахнув балкон — была не была, — вышла в ледяную ночь. Прикрыв дверь, вжалась в стену и на секунду перевела дыхание. Четвертый этаж, не так уж и высоко, если прыгать. А можно попробовать перебраться к соседям. Для этого придется перемахнуть полметра, разделяющие наши балконы. Неужели не справлюсь? В квартире между тем кто-то уже был. Он медленно шел по коридору, вероятно, осматриваясь.
В гостиной вспыхнул свет, осветив высокую фигуру в черном пальто. Пальто было подозрительно знакомым. Да и фигура тоже. Дожила… Лешку не узнала. Но господи, на кого он был похож! Да он пьяный!
Я бессильно опустилась прямо на снег, которым был усыпан бетонный пол длинного и узкого балкона. Рыдания буквально душили меня. Теодор и Веня растерянно бродили рядом по чахлому снежку, оставляя за собой тонкие цепочки следов. Господи, до чего я дошла — боюсь каждого шороха, психика ни к черту, готова прыгать в окно, и все почему? Потому что меня довели! Потому что никто меня не жалеет! Никому нет дела до моих страданий. Только я сама и могу себя пожалеть, только я сама еще и осталась у себя.
Лешка растерянно бродил по квартире, то и дело натыкаясь с пьяных глаз на углы и мебель.
— Настя, а ты где? — спрашивал он, удивленно оглядываясь. Телевизор работает, ботинки валяются у входа… Куда же я подевалась? — Насть, ты на меня обиделась? Я дурак, Насть, я такой дурак. Да чтоб ты знала, я дурак! Но я хороший дурак, правда, ну скажи хоть ты, а?
Лешка задушевно общался с зеркалом, рассказывая тому, как фигово у него на душе, как я его совсем забросила, пропадаю целыми днями на работе. А ему что остается? Общаться с Леночкой?
— Ленка у меня хорошая девка, но тоже такая дура! Молодая еще, глу-у-упа-а-ая-а-а! — изливал он душу своему отражению. — Настя-а-а-а… Она ушла? Ик…
Я грозно вышла из-за шторы и отпустила несколько офигевшего Веню. Тот двинул прямиком к папочке — проведать, не принес ли тот чего-нибудь вкусненького?
— Так, это что здесь происходит? — голосом, не обещающим ничего хорошего, спросила я.
— Настенька? А ты где была? — Лешку повело, и чтобы не упасть, он сел на тумбочку.
— Где я была, о том история умалчивает. А вот где ты был?