Сезон тропических дождей
Шрифт:
Обрадовался он лишь Лене Артюхиной, когда издали увидел в саду эту долговязую милую девушку.
— Здравствуйте, Лена! Рад вас видеть! Как дела студенческие?
Даже в полумраке сада можно было различить, как на бледных Лениных щеках вдруг проступили красные пятна. Артюхина отвела глаза.
— Вы чем-то расстроены, Лена?
— Да… расстроена, — выдавила девушка.
— Чем же?
— Вами!
— Мной?!
— Вами! — повторила она, голос ее окреп и звучал сурово. — И вы отлично знаете почему.
Она порывисто повернулась и с поникшими плечами пошла прочь. Антонов обескураженно смотрел ей вслед. А ведь он действительно
Он направился к воротам. Надо уходить, пока еще кому-нибудь не испортил настроения. Но судьба сегодня как будто насмехалась над ним. Щекастая физиономия Потеряйкина, вдруг выплывшая из проколотой блеском новогодних огней полутьмы сада, вызвала у Антонова прилив неприязни. Потеряйкин был в отличном настроении, нес на лице счастливую ухмылку, довольный собой, празднично раскованный, слегка хмельной.
— Что я вижу! Настоящие маги гуляют по саду! — Антонов заставил себя улыбнуться.
Потеряйкин довольно хохотнул, охотно принимая комплимент.
— А ловко ты, Потеряйкин, расправлялся с апельсинами! Просто чудо! Вдруг на глазах у всех апельсины пропали, словно в воздухе растворились. Неужели совсем? И ни одного не осталось?
Губы шофера растянулись еще шире:
— Да что ты, Андрей Владимирович, это же просто фокус. Как говорят, ловкость рук. Апельсины в мешке оставались.
— Это хорошо, что апельсины сохранились. Хорошо! Может быть, хотя бы по случаю Нового года угостишь сына волшебным фруктом. А то апельсины для него и впрямь волшебные!
И, повернувшись, пошел прочь, уловив в последнее мгновение, как вытянулось лицо Потеряйкина.
Разыскал машину в длинном ряду разномастных автомобилей, выстроившихся вдоль ограды посольского сада. Влез в кабину, сунул ключ в замок зажигания, но не повернул, а откинулся на спинку сиденья. На душе было пакостно и сыро. Ничего себе праздничная новогодняя ночь! Получил заслуженную моральную пощечину от девицы, сам обхамил человека, испортил настроение прежде всего самому себе, ему, наверняка и его жене, тихой, молчаливой женщине с испуганными глазами, а назавтра и ни в чем не повинному мальчонке. — Потеряйкин наверняка проведет семейное дознание и, конечно, всыплет сыну. И Аревшатяна подвел: выдал врачебную тайну.
Все скверно, хуже не придумаешь.
Куда ему деваться сейчас? К своему праздничному столу приглашали Аревшатяны. Несколько дней назад Гурген где-то приобрел редкую нигерийскую маску колдуна, уплатив за нее огромные деньги, она теперь будет лучшей в его коллекции — хотел похвастаться. А коллекция у Аревшатяна удивительная. Чуть ли не половину зарплаты вложил в нее Гурген. Есть вещи старинные, даже прошлых веков. Надумал Аревшатян, вернувшись в Ереван, подарить свое собрание родному городу. «А нигерийская маска в музее будет на самом видном месте, — говорил Гурген. — Я знаю, такой маски даже в дагосском музее нет. Так что приходи, пока не запрятал». Через две недели Аревшатяны собираются отбывать домой и уже начали паковаться. Многолетняя командировка Гургена подошла к концу. Как же тошно будет без них!
Нет, сейчас даже к Аревшатянам ехать не хотелось!
Завел мотор и направил машину во мрак ночных
Перешагнув порог своего дома, Антонов света в холле не включил. Походил в полумраке от одной стены к другой, потом опустился в кресло. На журнальном столике в отсвете уличного фонаря мелькнула голубым этикетка знакомой кассеты. Он сунул кассету в магнитофон, нажал клавишу.
В холле зазвучал Григ.
В первое утро нового года он спал долго, а когда проснулся, тут же позвонил в посольство. Дежурил Битов.
— Нет, Андрей Владимирович, новых телеграмм не поступало, — сказал он. — Вы не волнуйтесь, я вам сразу позвоню.
Антонову показалось, что в голосе дежурного коменданта прозвучало сочувствие. Вот дожил: каждый встречный и поперечный жалеет, как убогонького.
Вместо завтрака он выпил бутылку яблочного сока, натянул шорты, сунул ноги в шлепанцы и поехал к океану. Никто ничего не дарил ему к Новому году. Он сделает себе подарок сам — берег океана. Он знал, что это его последнее новогоднее утро в Африке, последний его африканский год, и скоро нужно будет с этой землей расстаться навсегда. А она ему нравится, и расставаться с ней жаль. Особенно с океаном, который, чуть не поглотив Антонова в одно памятное утро, вовсе не напугал, не отвратил, наоборот, вызвал к себе еще большее уважение.
В распоряжении Антонова было часа два с лишним, и он поехал не к привычным местам, где недалеко от рыбацкой деревушки купаются европейцы, а километров за десять за город, на дальний пустынный пляж — туда купальщики-иностранцы заглядывают редко. Он не раз бывал здесь с Ольгой. Приезжали воскресным утром, оставались тут почти до заката, и сиянии солнца и океана, в шуме волн, и чувствовали себя Робинзонами. Ольга лежака на теплом песке, мягком, как поролон, прячась в тени прибрежных пальм, и читала, а он бродил по берегу, собирал для Алены ракушки. Из песка торчали странные черные, похожие на звериные клыки скалы. Непонятно, откуда они взялись здесь, на ровном берегу, — кажется, выбрались из самого нутра планеты. Что-то таинственное чудилось в этих камнях. Антонов все собирался привезти сюда Камова, показать выходы скальных пород, но так и не хватило у обоих времени на поездку.
В это новогоднее утро океан был неярким, зеленовато-серым, горбился легкой, без пенного гребешка волной. Антонов поставил машину в тени пальмы, бросил рубашку, шорты и босоножки в кабину и в одних плавках отправился по берегу в поисках знакомой бухточки, отгороженной от моря скалами. Здесь, в каменистом дне, образовалось что-то вроде выемки, неглубокого бассейна, можно лечь в него и, блаженствуя в теплых, но все же освежающих струях, смотреть, как в небе плывут облака и высоко в невидимых потоках золотистого воздуха в задумчивой неторопливости парят большие серые птицы.