Сезон тропических дождей
Шрифт:
До их отъезда в Африку Ольга временами ездила в Ленинград в командировки в какой-то сопредельный институт, в лабораторию, в которой вели ту же научную тему, что и она. В Ленинграде кончала университет, друзей там полно, ее не забывают, письма от ленинградцев в Москву приходили довольно часто, а вот в Африку эти два — первые. Приглядываясь к конвертам, Антонов подумал, что этот разбитый, оставляющий жирный след шрифт пишущей машинки он встречал и раньше, в Москве. И вспомнил: однажды случайно обнаружил запавший за диванную подушку конверт, он адресовался его жене, но не на дом, а до востребования на почту, которая, судя по индексу, находилась недалеко
Антонов взял предназначавшиеся ему письма и вернулся в свой флигель. В приемной консульского отдела его ожидали двое: полный лысый человек со страдальческим выражением крупного, в тяжелых складках кожи лица и худая, бледная девица на тонких ножках-хворостинках. Толстяка Антонов знал — Зискин, руководитель группы из Госконцерта, приехавшей три дня назад в Дагосу на недельные гастроли.
— Заходите! — Антонов открыл перед посетителями дверь кабинета и всей кожей почувствовал прохладу помещения, хорошо остуженного за полдня непрерывной работы кондиционера.
— Господи! — простонал толстяк, молитвенно воздевая руки к потолку. — Неужели на свете еще существует температура, в которой человек может выжить?
— Садитесь, пожалуйста, — предложил Антонов, указывая посетителям на диван.
Девушка покорно присела на самый краешек, паинькой сложила на коленях руки и подняла на Антонова в бахроме густых ресниц тихие, покорные глаза тушканчика, слишком большие для ее крохотного, с кулачок, личика.
«Провинилась в чем-нибудь», — подумал Антонов. Взгляд у него на такие дела был наметанный.
Зискин на диван не сел, а, сделав несколько шагов по кабинету, с наслаждением ловя лицом холодные струи воздуха, вдруг бессильно опустился на стул, стоящий у стены напротив кондиционера. У него были большие, покрытые рыжей шерстью руки, на розовой лысине блестели крупные капли пота — казалось, человек только что из парилки. Светлые выпученные глаза выражали непроходящее застарелое страдание, словно у человека хронически болели зубы. Зискин провел кончиком языка по губам и вдруг жалобно пробормотал:
— Товарищ Антонов! Простите великодушно! Но сил просто нет! Если бы стаканчик воды… — И бросил вожделенный взгляд в сторону холодильника, еле выглядывающего из-за шторы в нише стены. Надо же, углядел!
— Пожалуйста! — Антонов подошел к холодильнику, распахнул дверцу: — Что предпочитаете? Кока-кола, оранж, тоник или пиво?
— О господи! — снова застонал Зискин. — Все, все предпочитаю!
— А вы? — Антонов взглянул на девушку, лицо которой по-прежнему ничего не выражало.
— Тоник! — сказала она коротко.
Когда Зискин тянул руку к стакану, рука его дрожала. Свою порцию он выпил залпом. Давно Антонов не встречал человека, которого так доконала жара.
— Еще?
Зискин так же залпом выпил второй стакан, не отказался и от третьего.
Девушка отхлебнула маленький глоточек, поставила стакан на столик перед диваном, снова вскинув длинные, густо накрашенные ресницы, печально, будто вопрошающе, взглянула на Антонова.
— Ну что, лихо вам здесь?
Он обращался к девушке, но отозвался толстяк.
— Лихо?! — Зискин сложил на груди руки и закачал безволосой, похожей на тыкву головой. — Не то слово! Нам кажется, что здесь мы пойманные в саванне рабы, которых собираются отправить на галерах за океан. Если
— Заранее должны были знать те, кто вас сюда отправлял! — сухо заметил Антонов.
Конечно, история нелепая! Кому могло прийти в голову послать подобную труппу на гастроли в Африку, да еще на два месяца, да еще сразу по нескольким странам? Самый пик жары, тяжелейшие перелеты и переезды из страны в страну, неудобства с жильем, непривычная пища… А в составе группы люди хрупкие, к таким испытаниям неприспособленные, вот вроде этой глазастой, тощей пичуги — кажется, она скрипачка. Составили концертную бригаду: четыре балерины для исполнения «Танца маленьких лебедей», еще одна балетная пара с классической программой, скрипачка, виолончелист, пианистка ж, наконец, певица, тоже с классическим репертуаром, в котором самое приближенное к африканской действительности — ария Шемаханской царицы.
Три дня назад состоялся первый концерт бригады. Спортивный зал — единственное в Дагосе помещение, подходящее для такого концерта, — был набит до предела. Зрители завыли от восторга, когда на сцену, сработанную на скорую руку из корявых досок, робко, с опаской, выпорхнули хрупкие, вызывающе белокожие для здешнего глаза балерины в классических пачках. Такого никогда не видывали собравшиеся в зале грузчики дагосского порта, рабочие пивзавода, мелкие торговцы с центрального базара. Зрители до боли отбивали белые ладони черных рук, аплодируя танцовщицам. А балерины, вбежав со сцены за кулисы, захлебывались в собственном поту и слезах от отчаяния: сцена как булыжная мостовая, музыка как тележный скрип, атмосфера в зале как в бане — какая тут классика! Музыкантам и певице вежливо похлопали, вознаграждая их за старание, — африканец всегда ценит труд другого, каким бы он ни был, но их выступления по сравнению с балетом интереса не вызвали никакого. Ну разве равняться тоскливому пиликанью на скрипке с будоражащим кровь шальным грохотом тамтамов!
Особенно тяжко пришлось пианистке. Она, разумеется, не возила в багаже свой инструмент. Сколько приходилось ей с помощью работников наших посольств тратить сил, чтобы в каждом городе, где проходил концерт, отыскать хоть какой-нибудь рояль, пригодный для публичного выступления. В условиях тропиков дорогой музыкальный инструмент, так же как дорогую мебель, содержать накладно — влажность и зной быстро выводят его из строя. Во всей Дагосе оказалось всего три рояля, из них лишь один более или менее годный для концерта — во французском культурном центре. Французы его предоставляли, но с одним условием — группа должна дать концерт и в их центре. Помог в этом деле французский консул Эдмунд Мозе, человек энергичный, всегда готовый к контактам с русскими. Рояль французы сами отправили в спортивный зал, где был концерт, сами наняли двух сторожей-африканцев, чтобы охраняли инструмент круглосуточно, не подпуская к нему никого из посторонних.
Словом, с приездом этой группы мороки у посольства было вдоволь. Устройство концертов осложнялось напряженным положением в стране, забастовками, трудностями с жильем, питанием.
— Ну как, наладили вам воду в гостинице? — поинтересовался Антонов.
Зискин снова страдальчески закатил глаза:
— Какое там! Беда! Один душ на всех, и только холодный. Хотя и тропики, но наши женщины не выдерживают. Двое уже простудились. В некоторых номерах туалеты не работают. Ко всему прочему в четырех комнатах из строя вышли кондиционеры. У меня, например. Просто задыхаемся. И мы в отчаянии!