Сезон тропических дождей
Шрифт:
Жест руки президента над столом означал неопределенность и даже досаду:
— Людей, людей у нашей власти пока не хватает. С контрреволюцией должна бороться хорошо организованная система безопасности. А у нас ее нет. Мы ее только создаем. Опора на народ? Да, народ Асибии за последние три года от нашей власти получил реальную пользу, такую, какую никогда не получал и не мог получить от прежних режимов. Но народ наш, к сожалению, еще темен, грамотных среди него мало, наивен, пассивен, по-настоящему не пробудился, до конца еще не поверил в новую власть — слишком уж скомпрометировали себя прежние правители. И вот рядовой асибиец, какой-нибудь Аде Доку,
Опустив голову, Абеоти задумчиво потрогал серебряную чайную ложечку, лежащую на блюдце.
— Конечно, какую-нибудь гнусность в день прихода «Арктики» они могут сотворить. К этому надо быть готовыми…
Приподнял ложечку над блюдцем и тут же решительно, да так, чтобы звякнула, бросил ее обратно на блюдце.
— Но мы будем добиваться своих целей. И добьемся! Мы и свой собственный флот создадим. Да, да! Может быть, вам случалось видеть недалеко от Дагосы на берегу выброшенный на мель тайваньский сухогруз «Флора»? Хозяева от него отказались. Значит, он наш. Мы уже провели переговоры с поляками о восстановлении. Приведем «Флору» в порядок, переименуем — «Асибией» назовем, и поднимем на судне наш государственный флаг. Впервые в истории страны у нас будет свое собственное торговое судно, не шаланда, не баркас, а именно судно.
Он коротко улыбнулся:
— У нас сейчас многое впервые…
Вдруг, вспомнив о чем-то, с юношеской легкостью поднялся из кресла, подошел к письменному столу, покопался в бумагах и вернулся к гостям с нотной тетрадкой, с шутливой торжественностью поднял ее над головой:
— Знаете ли, товарищи, что это такое? Это гимн! Первый в истории Асибии государственный гимн, созданный самими асибийцами!
Президент опустился в свое кресло, закинул ногу на ногу.
— Слова написал наш поэт Квеку Антобам — слышали, наверное, о таком, музыку — дагосский учитель пения Эду Джан. Будет исполнять хор, а солистом наш Джон Акоджин. Я был на репетиции. Не знаю, не специалист, но мне понравилось. Думаю, будет не хуже гимнов других стран. Честное слово!
Он взял лист со стола и прочитал:
Мы сбросили оковы, Мы путь избрали новый. Рабами нам не быть!Улыбнулся широко, светло, и улыбка эта сделала его еще моложе, в ней промелькнуло что-то простодушно юношеское, затаенно-горделивое, словно дошедший до наших дней далекий свет вековой мечты о воле предков Кенума Абеоти.
— Хотели бы к новому году закончить и пустить по радио. Но боюсь, не успеют, с оркестром туго, нет в Асибии подходящего для такого дела оркестра. У нас много чего нет…
Некоторое время президент молчал, похлопывая пальцами по своей обтянутой светло-зеленым офицерским териленом коленке. Вдруг поднял быстрые глаза на Камова:
— Я рад с вами познакомиться, товарищ Камов! Специально попросил посла привести вас ко мне. Интересно было взглянуть: каков он, этот Камов?
Вдруг звонко, от души рассмеялся:
— Недавно на вас жаловался комиссар экономики Сураджу. Ковыряется, мол, в архивной пыли, вроде бы не геолог к нам приехал, а канцелярист. А нам, мол, некогда, нам скорее нужно вводить в действие
Переводя последнюю фразу, Антонов заметил, как глаза посла посветлели в затаенной улыбке, посол покосился на Камова и вроде бы еле заметно подмигнул. Но Камов плотно и неподвижно сидел в кресле с невозмутимым видом, крепко сжав губы.
— Если у вас есть какие-нибудь проблемы, товарищ Камов, пожалуйста! Во всем поможем! — продолжал президент. — Недра для Асибии — спасение! Сами понимаете, что…
— Понимаю, товарищ президент! — вдруг несколько бесцеремонно перебил собеседника Камов. — Поэтому и не хочу действовать с налета. Я человек серьезный, и меня прислала серьезная организация…
Вступил он в разговор по-французски, но тут же, почувствовав в нем неуверенность, кивнул Антонову:
— Переводи!
Коротко, немногословно, объяснил суть теперешней своей работы. Проглядел почти все, что оставили после себя предыдущие английские и французские экспедиции. Особенно его интересовала самая последняя, в семьдесят первом году, которую возглавлял Клод Фигер, специалист довольно известный. От этой экспедиции он ждал многое, хотя она, проявив особую бдительность, вывезла во Францию решительно все, что могло пролить хотя бы какой-то свет на результаты долгой и обстоятельной работы. И все же какие-то следы должны были остаться.
Камов коротким движением руки показал на папку, лежащую на столике перед президентом.
— Вы, товарищ президент, только что говорили о старых архивах, в которых можно найти немало неожиданного. Я и искал…
Хотя сегодняшняя встреча проходила непринужденно, сопровождалась улыбками и шутками, Камов не поддался общему настроению, находился в каком-то странном напряжении, был не по обстановке серьезен, даже суров. То ли робел — впервые в жизни у главы государства! — то ли был преисполнен сознанием важности этого разговора.
Говорил прямо, без обиняков. Кто-то пытается ему помешать, это ясно. В архиве пропадают некоторые нужные папки. Правда, тот, кто эти папки изымает, не знает, что именно ищет Камов, и пропавшее не представляет собой большой ценности. Люди нужные исчезают. Например, бесследно исчез бывший коллектор французской экспедиции, который жил в Алунде. Только-только им заинтересовались, как человека след простыл.
— Расскажите и про себя!.. — вмешался в разговор посол. — Про случай в отеле…
Но Камов без особой почтительности к столь важной персоне, как посол, отмахнулся:
— Это пустяки! Это не главное! — Он снова взглянул прямо и твердо в лицо президента: — И все же я хочу вам сказать, товарищ президент, что моя пыльная архивная работа была не впустую. Кажется, я нашел то, что очень хотели скрыть от здешнего правительства приезжие геологи. Только…
Камов запнулся, словно его мысль наскочила на невидимое препятствие. «Почему он так волнуется? — изумился про себя Антонов. — Необычный сегодня Камов, неуравновешенный, нервозный».
Президент, ожидая продолжения, чуть сдвинул брови, около губ у него образовалась капризная, нетерпеливая складка. Антонов взглянул на посла. На лице Кузовкина играла все та же загадочная полуулыбка, и было ясно, что за ней пряталось нечто очень важное.