Сезон тропических дождей
Шрифт:
— Вот мы здесь спорим… С ним! — Диана ткнула пальцем в слабую грудь незнакомца. — Это Зараб. Он мусульманин. Работает сторожем у мосье Куни… Вы знаете такого? Его дом там, — она протянула руку в сторону сада, — под холмом, за нашей виллой…
«Нашей виллой»! Оказывается, Диана здесь уже своя. Ну и баба!
— Его дом из белого кирпича, — продолжала Диана. — Мосье Куни большой человек, он в таможне служит…
Ее руки с белыми ладошками мелькали перед глазами Антонова.
— Так вот, камарад, о чем мы спорим. Рассудите, пожалуйста. У нас на почтамте одна женщина рассказывала… На базаре, прямо на глазах толпы продавец слоновой кости вдруг превратился в змею,
Диана глядела на Антонова взбудораженными, требующими ответа глазами:
— Скажите, товарищ консул, может ли человек вдруг превратиться в змею?
— Человек все может! — рассудительно ответил за Антонова Асибе.
— Вот именно! — со смехом поддержал его Антонов. — Все может!
— Еще один вопрос, товарищ консул, — не унималась Диана. — Вот Зараб принес новость…
Она снова ткнула пальцем в грудь Зараба, который стоял с угрюмой улыбкой:
— Ну-ка скажи сам! Ну!
Зараб молчал.
— Тогда я скажу. Зарабу точно известно, что русский рыбный корабль повернул от берегов Асибии и идет теперь с асибийской рыбой в Россию, прямо в Москву.
— Откуда вы это взяли? — спросил Антонов Зараба.
Тот вдруг выпятил хилую грудь и надул щеки:
— Все говорят.
— А кто именно? Ваш хозяин?
— Все! — упрямо повторил Зараб. — И мой хозяин тоже. Он человек важный. Зря говорить не будет! Он в таможне работает.
Антонов поймал на себе пытливый взгляд Асибе: мол, видишь, какие у Зараба серьезные козыри — хозяин в таможне работает! А что скажешь ты, советский консул?
Антонов молча подошел к машине, которую во время обеда оставлял у ворот, не спеша достал ключ, открыл багажник и вытащил корзинку, полную огурцов. Это были небольшие, крепенькие, похожие на нежинские огурцы. Их иногда продают возле ворот посольства, русские очень охотно берут такие огурцы для засолки. Каждому входящему и выходящему из посольства огородницы весело кричат по-русски: «Эй! Давай! Огурьчьики! Хорош огурьчьики! Давай, давай!»
Увидев корзинку в руках хозяина, Асибе потянулся помочь ему отнести, но Антонов мотнул головой:
— Я сам!
Подошел к Зарабу.
— Вот что, дорогой сосед! Скажи своему шефу, важному таможеннику, пусть четвертого ноября утром приедет в порт и взглянет, как с русского корабля будут разгружать рыбу для дагосцев. — Он дотронулся до плеча Зараба и мягко закончил: — Приезжай и ты. Поглядеть полезно.
— А другим можно? — вдруг ревниво спросила Диана.
— Конечно!
— А сами вы поедете четвертого ноября в порт?
— Поеду.
Круглое лицо Дианы расплылось в улыбке. Она бросила короткий торжествующий взгляд на Асибе:
— Вот и хорошо, товарищ! Мне тоже хочется взглянуть на русский корабль. У вас, конечно, найдется в машине свободное место для женщины?
— Нет! — сказал Антонов сухо, чувствуя, как всколыхнулось в нем внезапное раздражение против Дианы. — В этот раз свободных мест в машине не будет. Даже для женщины.
Во время обеда он спросил Ольгу, не захочет ли вместе с ним вечерком проехаться в Агури, в университет.
Раньше они ездили в Агури частенько: университетский парк — единственное место в Дагосе, где иностранцу можно спокойно побродить в неторопливой прогулке, не опасаясь, что к нему будут приставать продавцы масок или нищие.
Сейчас, объявив о своем отъезде в Москву, Ольга упорно старалась избегать ситуаций, которые могли бы их снова сблизить или создать видимость сближения, — будто опасалась самое себя, будто
Чтобы смягчить обиду, которую, по ее мнению, она наносит мужу отказом, заявила, что лучше займется засолкой привезенных им огурцов.
Но обиды в этот раз Антонов не испытал. Больше того, даже почувствовал облегчение, услышав ее отказ. Теперь своей совести он мог лукаво заявить: я сделал все, остальное зависит уже не от меня.
Вырваться из посольства ему удалось только в четыре. До захода солнца оставалось два часа.
До университета езды полчаса, но в этот раз он гнал машину и добрался минут за пятнадцать до главной площади, которую окружали одноэтажные здания университетских факультетов. Возле них, как стражи на часах, возвышались могучие королевские пальмы с гладкими, серыми, похожими на слоновьи ноги стволами. Здесь, на площади, располагался административный корпус, и в нем был книжный магазин. Ему хотелось скорее перешагнуть порог магазина, который был в двух шагах, но он не позволил себе этого. Он, консул, приехал сюда взглянуть, как устроились два советских студента. Это главное. А уж если останется время… И он вопреки тайному желанию направился в студенческое общежитие, расположенное на другой стороне площади.
Советских студентов в общежитии не оказалось — на занятиях, должно быть. Но возле административного корпуса он неожиданно столкнулся с выходящей из библиотеки Леной Артюхиной. Она улыбнулась Антонову как старому знакомому, хотя виделись они всего один раз, в день ее прибытия в Дагосу.
— Здравствуйте, Андрей Владимирович! А я решила, что свои совсем нас забыли. Вы к нам?
На ее еще не тронутой загаром нездешне белой и нежной коже щек выступил легкий румянец.
— Есть здесь некоторые дела… — неопределенно пробормотал Антонов. — Ну и попутно на вас решил взглянуть. А где Личкин, ваш телохранитель? В консульстве он мне торжественно обещал за вами присматривать!
Антонов весело прищурился, но девушка вдруг сдвинула узенькие ниточки бровей, ее прозрачные серые глаза были серьезны:
— Да ну его!
— Вот тебе на! Поссорились?
— Да так…
— Что-нибудь серьезное?
Лена угрюмо смотрела в сторону и молчала.
Раз так, пришлось проявлять служебную настойчивость: он, как консул, должен знать, что произошло. Наверное, Лена сама была не рада, что обронила свое непосредственное «ну его!». Теперь пришлось объясняться. В общем-то, ничего особенного не случилось. Просто пришлось с Личкиным поругаться. По принципиальному вопросу. По какому? Ну, если прямо говорить — по вопросу отношения к африканцам. Только-только приехал, а ему здесь уже все противно: и в общежитии грязно, и в столовой «скотья жратва», и профессор, к которому его прикрепили для стажировки, туп и примитивен, и развлечений никаких нет. А всех асибийцев окрестил одним словом: «шурики». И уличный уборщик — «шурик», и его сокурсник «шурик», и профессор тоже «шурик». Где он такое глупое слово выкопал? И все с превосходством: этакий белый господин явился к диким туземцам. Ну, она, Лена, и выдала Личкину по первое число: «Знаешь что, Личкин, с таким высокомерием тебе здесь делать нечего». Лена не стала бы с ним связываться, но его отношение к африканцам, возможно, чувствуют другие студенты. А это уже политика. Еще подумают, что все у нас такие, как Личкин.