Сфагнум
Шрифт:
— И как, подлежит? — спросил Шульга.
Баба Люба тем временем стала между санитаром и Серым, взяла медика за руку и начала голосить, кланяясь в пояс:
— Идзите атсюда! Пажалуйста! Не ваш он пака! Яму жыць яшчо! Не ваш!
— Уберите женщину, — коротко распорядился санитар. — Раздражает. А госпитализации да, подлежит. Потеря сознания. Жар.
Он хищно вжал в шею Серого указательный и средний пальцы, как будто готовился проткнуть вену и напиться крови.
— Тахикардия с провалами. Сердце вообще может стать, — он лениво потянулся. Было непонятно, специально
— Баб Люб, тихо! — прикрикнул Шульга. — Давайте пусть профессионалы теперь! Так жить будет?
Санитар вяло пожал плечами и спросил, повернувшись к водителю:
— Как думаешь, Семуха? Будет жить?
Семуха важно взял в руки сигарету «Астра» без фильтра, подошел ближе, наклонился к Серому, заглянул ему в лицо и заключил:
— Думаю, что не будет. Вообще-то думаю, даж до больницы не довезем.
— Видите, что специалист говорит, — покачал головой санитар. — Он уже тридцать лет на «скорой». Так что готовьте черный костюм и туфли.
— Не, так а что с ним? — допытывался Шульга. — Хотя бы приблизительно?
— Может, инфаркт. Или инсульт, — очень приблизительно ответил санитар. — А чего он побрит у вас так плохо? Зачем вообще брили его? Мы и небритыми принимаем.
— Да это он сам, — объяснил Шульга. — Из соображений гигиеничности. Волосы спутались.
Шульга решил не углубляться в детали войны за шевелюру Серого.
— Ну, может, бритвой какую инфекцию занес. Сепсис, все такое, — высказал версию санитар. — Сейчас болезней много вообще. У меня, кстати, брат в погребальном бизнесе. Могу дать телефончик.
— Не, не надо, — отказался Шульга.
— Мобильный есть! — настаивал санитар так, как будто мобильный гарантировал скидку или даже какое-то небольшое чудо, вроде оживления мертвеца на минуту, для последних прощаний.
— Мы бы, типа, не оставляли надежду, — подключился Хомяк и цвыркнул слюной через зубы в сторону. Обычно это обозначало у него выражение крайнего презрения к собеседнику.
— Грузить будем? — спросил санитар у шофера.
— Ехайце вы атсюда! Пажалуста! — просила баба Люба. — Астауце хлопца! Малады яшчэ!
— Ага! Оставьте! — злобно рассмеялся водитель. Вообще-то он выглядел, как добрый деревенский мужик — из тех, что будут сутки плакать по умершему псу. Но характер работы и постоянная близость смерти как будто вывернули его наизнанку. — Оставьте! Все теперь умные стали! Все докторам советуют! А как умрет — снова сюда пилить?
Заключение о смерти вы ж сами не выпишете! Значит, нам опять. Из самого Глуска! А у государства топливо не казенное!
— Не, так я не понимаю, — быстрой скороговоркой заговорил Хомяк, — типа, жил братанчик, потом прилег отдохнуть, ну потошнил малек. Ну обоссался. Ну бывает! Не кашлял, не желтел, кровью не какал. Температура высокая — так она и при ангине высокая. Тут приезжают два халдея, здрасьте-мордасьте, мы братанчика заберем, и он наверное умрэ по дороге. Какая-то
— Если вы такие умные, — обиделся санитар, — сами его и лечите. — Он нервно поддернул полы у халата, поправил шапочку и направился к машине.
— Э, куда пошел? — встал на пути Хомяк. — Мы базар не закончили.
— Сами лечите, — с нажимом предложил санитар. Он был на голову выше Хомяка. — А как умрет — сами вскрытие оформляйте. С ментами базарьте, — он перешел на тот уровень дискурса, который был более всего востребован ситуацией. — Доказывайте, что не помог никто умереть.
— Не. Ну я ж не против медицины, — обмяк Хомяк. — Ну вы б хотя бы диагноз сказали.
— Да сколько угодно тут может быть диагнозов! От столбняка до. Укусы клеща были?
— Кусал! — вспомнил Шульга. — Кусал его клещ!
— Ну вот. Тут эндемичный регион, клещей инфицированных много. Острый энцефалит в терминалку входит быстро. Утром ходил, вечером уже закапывают. Симптомы сходятся. Так что? Оставляем? Сами возиться будете?
Водитель вернулся из автобуса с никелевыми носилками и замер у калитки, ожидая. Он был похож на Харона, который все не знал, спускать ему лодку на воду или еще подождать.
— Не, ну если вы лечить — так берите, — устранился с пути санитара Хомяк. — Но вы ж лечите тогда! Может, вколете ему что-нибудь?
— Может, и вколем, — не исключил санитар, — если смысл будет. А вообще, можно витамина «Д» ввести. Вреда точно не будет. Но это уже в дороге.
Санитар взял тело Серого под мышки и перетянул на носилки. Вдвоем с шофером они подняли носилки и потащили прочь со двора. Баба Люба бессвязно запричитала, зарыдала в голос.
— Уберите женщину, — еще раз распорядился санитар. Та закрыла своим телом калитку, не давая вынести больного.
— Баб Люб, ну пожалуйста! — попросил Шульга. — Ну вы хотя бы не начинайте!
— Так куда везете его? В Глуск? — поинтересовался Хомяк.
— Нет. В Бобруйск.
— Почему в Бобруйск? — Шульга об этом городе слышал только пришедшие из интернета шутки.
— Там морг лучше, — объяснил санитар. — Боксы современные, инструмент.
— А если выживет? — все не мог поверить в смерть Серого Хомяк. — После укола?
— А если выживет, в Бобруйске больница тоже есть. Хотя надежды мало. Я говорю — не выживет, Семуха говорит — не выживет. Значит, не выживет. А жаль. Молодой еще, — последнее было сказано без всякой интонации, чтобы никто не заподозрил, что медику действительно жаль. Кажется, душевность тут трактовалась как непрофессионализм и обывательство.
— Телефон бы какой дали! — попросил Шульга. — Чтобы знать, куда звонить.
— Мы вам не справка, — оборвал санитар, — звоните по справке в Бобруйск и узнавайте. Но в общем, тут звонить нечего. Глядите, синюшность на губах. Дыхание затрудненное. Гипоксия. Взяли бы телефончик брата. Он и венки продаст, и место на кладбище выбьет: тут важно, чтобы высоко было. Чтоб не подтапливало. Тут болота кругом. И еще хорошо, чтобы деревьев не росло рядом. Деревья корнями знаете что с захоронениями делают?