Сгинь!

Реньжина Настасья

Мороз уже под юбку забрался, в голые ноги вцепился. Замурашил. В дом, в дом, скорее в дом!

Глянула Ольга на мертвеца – лежит себе смирно, не шелохнется.

Сказала ему:

– Ну, спокойной ночи, что ли.

Глаза отвела спешно и дверь торопливо закрыла. Хлопнула на прощание.

Отужинать придумала шпротами. Осталась в закромах последняя банка. Вытащила ее на свет, не нашла железки, за которую тянуть, чтоб открыть. Нужно ножиком, а Ольга неумелая, безрукая. Без мужчины-то. Разозлилась: и сама смогу!

Всадила нож в банку – тот застрял. Дернула вбок, чуть пошел и еще сильнее застрял. Дернула в другой, сорвалась рука, скользнула по ножу и по банке сразу. Закровил палец.

Шпроты в томатном соку и крови – то еще угощение.

Ольга больной палец в рот сунула, сама в аптечку полезла, а там ни бинтов, ни пластырей, ни ваты. Бесполезное все! А Игорь, ишь, за «Роллтонами» направился. Лучше бы в аптеку сходил.

Кровь все не останавливалась. Вроде и порез неглубокий, а вон как хлещет. Вспомнила тут Ольга про пластырь на бутылке водки, достала ее, подцепила пластырь ноготком. Тот не хотел поддаваться, но она ж настырная: сорвала вместе с буквами, обмотала им палец – плохо, но держится. От надписи осталось только «Ай».

Не стала Ольга шпроты есть, выкинула. Выпила чашку чая с сушками перед сном себе в удовольствие. Умылась, причесалась, разделась. Давненько она так тщательно ко сну не готовилась. Теперь она хозяйка в доме! И никто ей слова поперек не скажет.

Погасила Ольга лампы в доме. И обратно зажгла. На окна глянула.

Смелая-то она смелая, да только с детства тянется за ней какое-то беспокойство, появляющееся при полной темноте. Лежать на кровати не страшно. Сидеть за кухонным столом в темноте – тоже не страшно. Даже в туалете без света не страшно. А вот пересекать темноту по комнате – жутко. Откинуть посреди ночи одеяло – боязно.

А если никого в доме, так и вовсе невозможно. Всякий звук посторонним, потусторонним кажется, а если вдруг лампочка моргнет, и вовсе вздрогнешь, от визга еле сдержишься.

Так что зажгла Ольга еще и фонарик, осветила (освятила) им на всякий случай углы, обозначила лучом дорогу до кровати и быстро-быстро к ней прошагала. Осветила (освятила) и кровать. Пусто. Ни одного кошмара не притаилось. Улеглась поудобнее, одеялом до самого носа накрылась и только тогда фонарик выключила.

Без Игорева храпа поворочалась немного – непривычно в полной тишине – и задремала.

* * *

Ток-ток-ток. Что-то ползет по полу. Ток-ток-ток. Маленькое и шумное. Ток-ток-ток. Сейчас найдет Ольгу. Тук-тук-тук. Открывай, красна девица, глаза.

Ольга подскочила на кровати, а в избе темным-темно, все лампы разом погасли. Уж не перегорели хоть?

Вслушалась.

Ток-ток-ток. Медленно. Не торопится. Не останавливается. Знает, куда ползти.

К Ольге.

Звук слишком тихий, но отчетливый. Его и не сравнить ни с чем. Мыши скребутся иначе. Теннисный мячик

катится по полу иначе. Мертвец стучит в окно иначе.

Не игры ли то разума?

Ток-ток-ток. Звук все ближе.

Ток-ток-ток. Звук все страшнее.

Этот тихий равномерный стук пугает больше, чем гулкие шаги, чем скрип тонким черным ногтем по стеклу, чем стоны сдираемой с петель двери.

Ток-ток-ток.

У Ольги внутри все сжалось. Это самое верное описание ее страха – сжалось. Такое вот банальное, но иначе и не скажешь. Страх один, страх един, поджимает внутренности друг к другу, блокирует сердце – ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Лоб, подмышки, спина между лопатками покрылись мелкими каплями пота. Ольга судорожно пошарила рукой рядом с кроватью, нащупала фонарик, включила его лишь с третьей попытки – так сильно тряслись руки. Фонарик зажегся, выхватил край шторки, потом с еле слышным потрескиванием – сегодня ночью все звуки осторожные – заморгал часто-часто. Отключился – включился – отключился – включился – отключился – предпринял еще одну попытку включиться и окончательно сдох.

Ольга с силой ударила фонариком по ладони:

– Работай же, проклятый!

Не помогло. Но он же новый был! И батарейки вчера только меняла.

Ток-ток-ток. Не узнаешь – не догадаешься, кто-что к тебе ползет. Не увидишь – не насмотришься.

Ольга обливалась потом. Пот стекал со лба, попадал в глаза, глаза начало щипать, женщина жмурилась, не могла ничего толком разглядеть. Вспомнила вдруг, что на полке над кроватью свеча есть, и спички должны быть. Ольга поставила их туда на всякий случай. Вот он и настал.

Оглядываясь в темноту (а толку-то?), села женщина на колени, протянула к полке руку, принялась по ней шарить.

Шух-шух-шух – возит по стене Ольгина рука.

Ток-ток-ток – вторит ей нечто.

Шух-шух-шух – сейчас будет свет.

Ток-ток-ток – не успеешь.

Нашлась! Нашлась свечка. А рядом с ней и спички. Руки дрожат, спички по кровати рассыпают, те на пол падают и тоже шумят аккуратно – тук-тук-тук. Словно мало в этом доме осторожных звуков.

Ольга ругается, по кровати ладонью возит, хоть одну бы спичку найти. Зажигает первую – та тут же гаснет. Зажигает вторую – не успевает до свечи донести. Зажигает третью, да не дается фитилек.

Проклятье!

Четвертая спичка над Ольгою сжалилась, горела долго, ответственно, дождалась, пока проснется фитиль, когда займется огонь. И только тогда погасла.

Поднимает Ольга перед собой свечу, словно защитилась ею. Чуть помедлив, отодвигает шторку.

Ток-ток-ток – раздается совсем рядом.

Свет от свечи дрожит, будто сам боится. Плохой помощник: не хочет показывать, что же это стучит, что Ольгу пугает.

Женщина опускает свечу ниже к полу и видит, как в бледном дрожащем круге света появляется палец.