Сгинь!
Шрифт:
Безымянный.
Как мертвец.
Безымянные пальцы всегда самые неуклюжие. Вот и этот кривится, кренится на правый бок (есть ли бок у пальца?), словно прихрамывает. И ползет прямехонько к Ольгиной кровати.
Ольга верещит на всю избу. А зачем? У пальца нет ушей, он визга не слышит. Можно спросить:
– Что тебе надобно?
Но у пальца нет рта – он не ответит.
Сам палец уродливый: мертвецки-синий, а на конце, который должен с рукой сочленяться, чернота. Крохотная такая чернота, не более двух сантиметров диаметром, но смотрит
Ноготь у пальца длинный, коричневый и неровный. Будто старческий. Это он ток-ток-токал. Говорят, после смерти слишком быстро вырастают ногти и волосы. Вот этот и нарос, и ничего, что неказистым.
– Чур меня! Чур! – визжит Ольга.
А пальцу хоть бы что. Ползет себе к кровати.
Стоит ли так его бояться? Ну что сделает несчастный палец? Задушить не задушит. Отлупить не отлупит. Просто мерзко. Палец движется отдельно от руки, от тела. Что он хочет? Есть ли у пальца желания?
Возьмет и выдавит Ольге глаза. По одному, медленно и мучительно. Ольга заорет, а палец в тот же миг прыгнет ей в глотку, перекроет воздух. Вот и все. Вот и нет Ольги. Задохнется-умрет.
Дрожат у Ольги руки вместе с ее безымянными пальцами, дрожит все тело, не слушается. С большим трудом дотягивается Ольга до чашки, что ставит каждую ночь на стул у кровати, чтобы попить воды. Чашка переполнена, но нет времени ее опустошать. Прям так, вместе с водой обрушивает Ольга ее на палец.
Ага! Попался!
Но чашка тоже движется – то вправо дернется, то влево. Того и гляди, опрокинет палец чашку, а там уже известно, что – глаза, рот, глотка, смерть.
Бежит Ольга по темноте к печи. Там камень лежит: бог знает, зачем он в избе, может, именно вот этого вот часа дожидается.
Кладет Ольга камень на чашку. Тот не раздавит ее – не такой уж и тяжелый. Но достаточный, чтобы чашка больше не двигалась. Палец внутри беснуется, бьется о фарфоровые стенки. А все, попался! Нечего по ночам приличных барышень пугать.
Осторожно, по сантиметру отодвигает Ольга чашку вместе с пальцем, вместе с камнем подальше от кровати. Вот тут оставит, у скамейки. Пусть себе бьется, пусть себе шумит безымянный, только подальше от нее.
Вынести бы его вовсе на улицу, да вдруг он снег подкопает и обратно в дом пролезет – мало, что ли, у избы щелей? Ему это раз плюнуть. Вот только пальцы не умеют плеваться.
А потом, на улице мертвец. Там его царство. Там его Ольга боится, когда ночь на дворе стоит, и ни за что до рассвета дверь не отворит.
Присела она на лавку, чашку меж ступней зажала, чтобы точно не сбежал пленник.
Палец внутри беснуется, на стенки бросается, пытается чашку разбить, да ничего у него не выходит.
Выдохнула Ольга шумно, долго – остатки сна из себя выпустила, спиной к стене прижалась, голову назад откинула. Отдыхает. Ногами будто бы чувствует палец, а вот страх уже совсем отошел. Ну правда: чего бояться какого-то обрубка? Тут главное – не уснуть теперь.
А глаза закрываются,
Смотрит тяжелыми глазами Ольга себе в ноги – нет, тут все надежно: палец в чашке, чашка под камнем, камень в доме.
Но все равно не спи! Нельзя.
Под утро сдалась Ольга. Задремала. Уж скоро светать должно, уж скоро нечего будет бояться. Сквозь сон слышала, как бродит опять вокруг дома мертвец, снегом хрустит, а внутрь не заходит (тьфу-тьфу-тьфу!). И что-то так разозлилась Ольга, вскочила, к окну подбежала:
– А ну сгинь! Сгинь, нечистая!
Снаружи сумрачно. Мертвеца не видать.
Замолкла Ольга, вслушалась. Хрустит снег под мертвецкой тяжестью. Ходит он возле дома, бродит, мучительные круги наворачивает.
– Проклятый! – плюнула Ольга.
Вот прям на пол плюнула, слюны не пожалела. Жаль, мертвец все равно не увидит ее презрения.
Бросилась Ольга к другому окну, застучала по стеклу:
– Слышь ты! Чего пристал? Я ли тебя убила? Что тебе от меня надо? Он ушел. Нет здесь твоего губителя. Угомонись.
В мрак вгляделась, нетронутую еловую кучу рассмотрела. Стало быть, под ней мертвец. Стало быть, не встал – не восстал. Неужели какая другая нечисть приперлась? Этого еще не хватало.
Сощурила Ольга усталые глаза, потерла их, избавляясь от сонного морока. Все равно ничего не увидела – не разглядела.
А снег все хрустел. Ни громче ни тише. Ни ближе ни дальше. Ровненько так. Иногда замолкнет незримый враг, остановится. Но через мгновение вновь раздается хруст.
Ольга металась от одного окна к другому: кто придумал их такими маленькими, ничего же не разглядеть! А страх свой непременно нужно увидеть. Посмотреть ему в глаза. Зачем-то.
Меж сосен небо посветлело. Рассвет неторопливо пожирал сумрак.
И возник перед Ольгой лесной гигант – лось. Тщательно скрывала его могучее тело темнота. Медленно бродил лось вдоль забора, словно вход искал, словно хотел к избе поближе подойти. Останавливался и смотрел грустно на ее крохотные оконца. Потом начинал свой неторопливый ход заново.
Теперь вот солнце показало его.
Ольга со сном окончательно распрощалась, глаза вытаращила – впервые она с сохатым встретилась. Прежде только на картинках видела. До чего огромен он. До чего красив.
Вот только отчего у него вместо глаз кровавые реки текут? Почему из носа черный пар идет?
Безрогий лось искал свои рога. Задерживался возле места, где некогда лежала отрезанная голова его. Ноздри раздувал – нюхал воздух, пытаясь понять, куда собаки утащили растерзанную шкуру.
Затрубил вдруг лось громко, протяжно. Ответили ему все звери, охотниками убиенные, вот в этой вот избушке обезглавленные, обесшкуренные, на кусочки разделанные. Поднялся великий гвалт. И резко смолк. И пропал лось.