Шабаш по случаю бродячей луны
Шрифт:
– Извините, что при вас… Ида, – обратился он к ней, – Генри расплатился уже? Мне нужна мелочь, чтобы взять извозчика. Хочу съездить до сестры, проверить её. Что-то мне совсем не спится, переживаю. Сильно она захворала.
– Нет ещё, – сказала Ида, покосившись на меня, а затем произнесла – Два серебряных.
Я судорожно начал шарить в карманах, боясь не найти такой суммы. Помню, что у меня было пять серебряных, но часть из них я потратил вчера на рынке, покупая овёс, а сколько – точно не помню.
«Как она узнала, сколько у меня денег?» – пронёсся вопрос в моей голове.
– Спасибо, что помогли, – обратился я к Иде, пытаясь скрыть свою злость.
– Да будет счастье в каждом дне вашем! – ответила она привычно. Она всегда говорила это тем, кому оказала услугу.
– Передавайте привет матушке, – крикнул вдогонку Кейо, когда я уже закрывал за собой тяжёлую скрипучую дверь.
Я направился к своему дому, до которого было идти не меньше двух рек Соги и не меньше половины реки Руи. В небе уже зарождалось утро, поедая чёрные клочки неба. Я пинал мелкие камни, пытаясь избавится от чувства душившей злобы. Сегодня я не только снова не получил никакой награды за помощь Иде, но ещё и отдал последние деньги её мужу. Таким дураком я себя ещё никогда не чувствовал.
Эта женщина точно меня погубит!
Глава 2. Безобразие души
На следующий день, как и договаривались, мы направились с Идой в Эбу, которую в народе называют деревней ведьм. На улице было жарко: высоко в небе палило яркое майское солнце, в воздухе стояла духота, обещающая скорый дождь. Возле вокзала толпился народ. В соседней деревне сегодня проходит ярмарка, многие жители Генрота направляются туда: кто-то – чтобы продать товар, другие – чтобы выгодно купить продукты.
Люди спешно рассаживались в повозки. Мы сели в громоздкую, очень старую колымагу, которой, казалось, жить осталось совсем недолго. Вместе с нами в ней расположились ещё пять человек. Ида села напротив меня, чтобы никто не подумал, что мы с ней вместе. Каждый раз, когда она делал вид, что не знает меня, я чувствовал себя униженным. То же я испытывал и сейчас и прилагал большие усилия, чтобы обида не проявилась на моём лице.
Ида смотрела в окно, опёршись на него локтем, вероятно, боялась ненароком встретиться со мной взглядом. Рядом с ней сидела престарелая женщина в чепчике и держала на коленях широкую плетёную корзину, из которой доносилось тонкое щебетанье цыплят. Женщина ласково разговаривала с птенцами и, временами запуская руку в корзину, поглаживала их.
– Мама вас везёт к тёте Лоре в деревню, там вам будет хорошо, – говорила она, расплываясь в улыбке. – У тёти Лоры и травка, как говорят, зеленее, и вода чище, так ведь, Бритта?
Она обратилась к женщине, сидящей слева от меня. Женщина эта была ещё молода (наверное, не старше двадцати семи лет), но молодость её была замученной. Лицо, смуглое,
– Верно говорите, верно, – отвечала она, обдирая с берёзовых веток почки и бросая их в небольшое лукошко из бересты. Они, как мелкие зёрна, падали с глухим стуком на дно неглубокой посудины.
Я давно знаю Бретту, но никогда ещё не заводил с ней разговора. Моя мать не раз помогала этой женщине: бесплатно шила для неё и её детей одежду, каждую осень отдавала ведро садовых яблок, летом выносила ребятам вишню, завидев их играющими на улице. Бретта выражала свою благодарность маме и почти всегда после какой-то оказанной помощи приносила через неделю или месяц в наш дом деньги и протягивала их матери. Но мама наотрез отказывалась их брать.
Бретта – очень трудолюбивая женщина, пекущаяся о своих детях. Кажется, и живёт на этом свете она только ради них. Она, как беспокойная гусыня, постоянно держит их у себя под боком.
Редко можно встретить счастливую семью, в счастье которой вы были бы абсолютно уверены. Подумайте и вспомните хотя бы пару семей, в которых царят любовь и уважение. Вот и у семьи Бретты были свои проблемы. Муж её, Нэт, в сущности своей, добрый человек, но совершенно беззаботный и почти беспробудно пьющий. За Нэтом закрепилось прозвище «Шут», которое полностью его характеризует. Пока жена его крутится как белка в колесе, чтобы прокормить детей, он целыми днями веселится с друзьями-собутыльниками. Серьёзным его видеть мне ещё не доводилось. Казалось, что он засыпает с улыбкой и с улыбкой просыпается.
За пьянство и наплевательское отношение к семье, быть может, народ Генрота давно бы засудил Нэта. Но они любят этого весельчака. Наверное, если бы Нэт бил Бретту или своих детей или, по крайней мере, бранил их, горожане изменили своё отношение к нему. А когда они видят, что человек этот добр и лишён всякой агрессии, они даже не задумываются над тем, сколько горя он приносит своей семье. Кто из нас может разглядеть чужие страдания, о которых не кричат на каждом шагу? Вот и страдания его жены мало кто замечал. Порой мне казалось, что Нэт питается энергией Бретты. И чем счастливее был он, тем несчастнее она.
Как-то моя мать спросила Бретту, почему та не уходит от мужа.
– Понимаете, – отвечала ей Бретта, Нэт – хороший человек, и я его очень люблю. И когда он трезвый (что, к сожалению, бывает редко), я счастлива. Я всё надеюсь, что он перестанет пить.
– Люди не меняются, дорогая Бретта, – отвечала ей мама, покачивая головой. Но, кажется, эти слова Бретта пропускала мимо ушей.
Сейчас эта замученная женщина была вся погружена в свои мысли. Она торопливо и как-то нервозно снимала липкие почки с веток потемневшими мозолистыми руками и смотрела куда-то в пустоту.