Шаг из тьмы
Шрифт:
— Что вы мне предлагаете делать? — он посмотрел на часы, показал их Вере, она мазнула по ним равнодушным взглядом.
— Как минимум — не мешать. Не можете помочь — хоть не гудите над ухом, шмель, блин, апрельный. Грёбаная "лучшая дворцовая портниха" тащилась сюда сорок минут, потом нахамила и свалила, нихрена не сделав, я всё шила сама. "Лучшая придворная парикмахерша" мне чуть лицо не обожгла, устроила истерику, а причёску так и не сделала. Вы как продолжите их дело, "лучший придворный министр"? Хотите сделать мне макияж?
Он молча опустил голову, посидел неподвижно, достал
— Мы уже опаздываем на час, совершенно верно. И от того, что мы опоздаем на час сорок или час пятьдесят, ничего не изменится. Тренируйте дзен.
Он опять потянулся за бутылкой, отпил и посмотрел на Веру:
— Разговор окончен?
— Да.
— Собирайтесь. По поводу зеркала я сейчас распоряжусь. Вам ещё что-нибудь нужно?
— Нет.
«Дзынь.»
Она поморщилась и призналась:
— У меня нет духов. Но вы их всё равно не выберете, пойду без них.
Он кивнул и встал, она скорее отвернулась и опять взяла косметичку. Он вернулся через несколько минут, подошёл и высыпал на диван десяток разноцветных флаконов духов, Вера округлила глаза, отложила кисточку и стала рассматривать духи. Некоторые были неполными, некоторые вообще заканчивались, на крышках была пыль, на боках — отпечатки пальцев.
— Где вы их взяли?
— У Эйнис.
— Её же нет в городе?
— Ей не жалко, — с сарказмом фыркнул министр, — она любит их покупать и не любит пользоваться.
— В смысле? — Вера округляла глаза всё сильнее, — вы вломились в её квартиру, взяли её вещи и…
— Если бы она была здесь, она бы разрешила.
— Но её здесь нет.
— Вера, чёрт, — он в сотый раз посмотрел на часы, — давайте быстрее.
Она смотрела на него, вспоминая слова мастера Валента о "часах истины" и людях, которые их используют. Медленно глубоко вдохнула и сказала:
— Брать чужое без спроса и без ведома хозяина — это воровство, господин министр.
Он закатил глаза:
— Она — моя дочь.
— Вы считаете, что воровство у дочери — не воровство? Ошибаетесь, так ещё обиднее.
Он схватился за голову:
— Чего вы от меня хотите?
— Верните и извинитесь.
— Вы не хотите даже открыть?
— Я не буду пользоваться ворованными духами.
Он мрачно выругался и стал собирать флаконы, беззвучно шипя под нос что-то о том, что за дикий бред творится у некоторых в голове. Вера сделала вид, что не услышала, опять взяла кисточку. Министр унёс коробку, почти сразу вернулся и сел на стул.
Вера чувствовала его взгляд на затылке, но не отвлекалась, докрасила ресницы, стала искать тени. Министр тихо сказал:
— Что вы будете делать с причёской?
— Сама как-нибудь заколю и всё.
— Прямые волосы не в моде, там все будут с пружинами.
— А я не буду. Меня пытались обжечь щипцами для волос, вы представляете себе раскалённую железку у лица? Нифига приятного, я не хочу это ощутить ещё раз, я и так чую, что в следующий раз это увижу при телепортации. Буду не в моде, ничего страшного, скажем всем, что у меня такой
Министр вздохнул, опять достал флягу, махнул рукой:
— Идите с прямыми, чёрт с ним. Вам и так все будут завидовать.
Вера нашла в косметичке то, что искала, и опять развернулась к зеркалу. Министр посидел молча, усмехнулся и сказал:
— Знаете, чем зарабатывает основную часть дохода ларнский конезавод? Не продажей лошадей, и не вязками, даже не на скачках.
— А чем? — заинтересовалась Вера, даже обернулась на секунду. Министр посмотрел на её волосы, улыбнулся:
— Гривами и хвостами. У ларнцев грива и хвост растут всю жизнь, до земли и дальше. У северных тоже так, но у них структура волоса неровная, шершавая такая, иногда вообще кудрями, их обычно заплетают, чтобы не цеплялись репьи. А у асхалов грива короткая, но очень гладкая и мягкая, как детские волосы. Хвосты только длинные, их обычно продают в Ридию за большие деньги, из них делают кукол и украшения для парадных копий и шлемов. Асхалы чаще всего серые, песочные, рыжие, есть даже жемчужные, но чёрных почти не бывает, это большая редкость. А ларнцы чёрные почти все. И практически все те богатые цыньянки, которые носят вот такую вот здоровенную плетёную фигню на голове, носят хвосты и гривы лошадей моего завода. И платят за это огромные деньги, потому что я монополист, и ставлю цену какую хочу.
— А у госпожи Виари настоящие?
— У неё — да, но она особенная, таких волос больше нет, я таких не знаю. Есть некоторые до пояса или до бёдер, и то это большая редкость, чаще до середины спины. Берегите свои волосы, вам их могут попытаться подпалить или обрезать из зависти, а щиты на волосы не распространяются.
— Да я бы их сама подкоротила. — Не вздумайте.
— Они слишком длинные, с ними неудобно.
— Вы меня слушали или нет? Это повод для гордости, люди большие деньги платят за чужие, а вы свои хотите отрезать?
Она обернулась и с вызовом посмотрела на министра:
— Это моё тело, я буду ходить так, как мне удобно.
Он хлопнул себя по лбу и остался так и сидеть, молча качая головой. Вера закончила с тенями и обернулась к министру:
— Как вам? Хватит или ещё?
— Нормально, — он встал и выглянул в кабинет, — зеркало принесли, можете там посмотреть.
Она взяла косметичку и вышла в кабинет, там стояло напольное ростовое зеркало в роскошной резной раме. Вера осмотрела свои ноги в чулках, подвязки, уходящие под рубашку, ярко накрашенное лицо без помады — она решила нанести её в последнюю очередь.
У ширмы стоял министр Шен, смотрел на неё с усталой злостью и каплей откровенно неприличного желания, поймал её взгляд, отвёл глаза.
— Надевайте платье и садитесь, я сам сделаю вам причёску.
— Вы же не умеете?
— Я пролистал учебник.
Она чуть улыбнулась, опустила глаза и пошла одеваться. Когда вышла, увидела, что министр переставил зеркало, стул, ту этажерку с расчёсками и заколками, которую оставила парикмахерша, и сейчас сидел на диване, листая тонкую книжку. Поднял глаза на Веру, она подошла, повернулась спиной: