Шаг в аномалию
Шрифт:
— Молчи впредь о сём. Никому не сказывай никогда. И отцу накажи молчать. Тогда живы-здоровы будете, а теперь беги отсель до дому, поспешай!
Главный воевода русского войска Михаил Шеин приходился Измайлову родственником, именно это не давало Артёму Васильевичу попрекать его на людях. Ныне же пришёл конец его сомнениям — Измайлов знал, что некоторые воеводы уже начинали потихоньку шептаться об измене: дескать, Шеин, будучи в польском плену, целовал крест и зарекался воевать с ляхами. И только поэтому имеет место столь ужасающее состояние войск и Смоленской кампании в целом.
— Чему бывать — того не миновать! —
— Супротив родича пойдёшь? Ведаешь ли, что делаешь? Я-то поддержу тебя, скажу своё слово, дело тут верное, но против родича своего старшего, вместно ли?
Измайлов, держа в голове заключительные слова, написанные в письме, уже не сомневался:
— В сём сомнения нет у меня — против ляхов Михаил Борисович воевать не желает, поскольку крест им целовал, а за то и мне и тебе опосля не поздоровится. Ей-ей, головушки наши полетят в Москве, сразу же, как государь наш узнает о позоре великом. Сомнений тут быть не может.
— Коли так речи ведёшь, то да. Смоленск мы должны вернуть Руси, иное — это позор и гнев царский на наши головы и наши семьи. Пойдём, Артемий Васильевич, других воевод словом заручимся.
После обеда в лагере началась суматоха, заскакали вдруг посыльные от воеводы в разные стороны окопавшихся русских войск с приказами. Отряды стрельцов и немецких наёмников меняли позиции, грузились на подводы пушки и заряды. Часть войска снималась, а взамен другие отряды занимали их позиции. Никто в ставке, кроме нескольких воевод, не знал, откуда вдруг у вялого в походе и нерешительного в ратных делах Шеина проснулся интерес к войску. В лагере судачили, что, мол, сейчас отряды и полки поменяются лишь местами, что это очередная прихоть воеводы, решившего вдруг покомандовать.
Затемно отведённая с переднего края лучшая часть войск, числом до восьми тысяч бойцов, включая наёмников — немцев и англичан, снялась и ушла по направлению к сёлам Красное и Баево, где были расквартированы небольшие силы Радзивилла и Гонсевского.
— Говорил я Шеину, уж сколько раз говорил! Покамест они нам в силу, бить ляхов надобно, за каким лядом ждать?
— Ведомо мне, что ляхов там четыре с половиною тысячи, рано утречком напасть неожиданно — самое верное дело, порезать сонных, да и делов-то! Бог в помощь, князь!
— А голову Гонсевского в Смоленск закинем! — Прозоровский хлестанул плёткой нервно жующего удила вороного коня и исчез в вечернем сумраке, догоняя голову растянувшегося отряда.
«Верное ли дело делаем?» — промелькнула и кольнула в висках мысль.
— Верное! — вполголоса твёрдо произнёс Измайлов. — Вся надёжа на князя Прозоровского сейчас.
Артём Васильевич вернулся в шатёр воеводы. Шеин так и сидел, тупо уставившись заплывшим глазом в земляной пол. Вокруг стояли верные люди. Измайлов придвинул стульчик напротив воеводы, сел, тронул родича в плечо, тот отдёрнул его, как будто ужаленный.
— Ты злобу-то не держи, Михаил Борисович, жизнь я тебе спас, да и себе тоже. — Шеин злобно уставился на Измайлова. — За твоё никчёмное воеводство да за трусливое поведение голову тебе бы сняли в Москве. Царь осерчает, глядя на позорище войска русского. К чему ты упорствуешь, зачем ляхов словно гладишь? С ними воевать надо, с окаянными, а не в бирюльки играть! — возбуждённо проговорил Артём. — Шеин продолжал молчать, а
Вечером восьмого дня из русского лагеря заметили возвращающихся воинов Прозоровского. По крепкому насту шла группа всадников, числом до пяти десятков. Воеводы вскоре увидели, как один из воинов передал мешок находившемуся в голове колонны князю Прозоровскому. Тот пришпорил коня и, доскакав до шатра, где обосновался Измайлов, кинул к ногам Артёма, вышедшего его встречать, увесистый холщовый мешок.
— Гляди-ко, воевода! Как и обещался, головы Гонсевского и Радзивилла, последнего сам зарезал! — выкрикнул зло и весело князь. — В ночном бою победу взял!
— Немалое дело сделал, Семён Васильевич, благодарствую, — приклонил голову Измайлов.
Князь тем временем соскочил с коня и обнял Измайлова:
— Теперь очередь Смоленска пасть к ногам царя нашего и отечества.
— Ну, сказывай, как дело прошло? И пойдём в шатёр-то, вина пригубим на радостях. А назавтра подарочек гарнизону польскому подкинем.
— А обоз опосля придёт, — махнул рукой в сторону дороги.
— Артём Васильевич, дьяки у шатра, — заглянул за тяжёлую ткань полога молодой стрелец.
— Зови, Сашко! А ты, вражина, готовься принять судьбину свою, коли упорствовать продолжаешь до последнего, — твёрдо сказал родичу Измайлов.
Тот лишь засипел в ответ, Артём не жалел его больше, некогда уже жалеть. Времени нет, счёт идёт на дни. Прибытие тяжёлых осадных орудий было предсказано на семнадцатый день, сегодня уже шестнадцатый. Рано утром Измайлов отправил небольшой отряд во главе со своим сыном Василием, дабы встретить орудия, сопроводить обоз и, самое главное, вовремя предупредить его о прибытии обоза в расположение войска. В свете того, что всё, что было написано в письме, сбылось, Артём не сомневался ни минуты, что всё, что могло случиться, случилось бы непременно. В том числе и его собственная казнь и казнь его сына Василия. Как назло, словно в подтверждение оного, начала ныть шея, и Артём кутал её в тёплую материю. Измайлов понял, что только его хладнокровие и уверенность в своих силах спасут его и сына от гибели, а его родину — от горечи зело обидного поражения.
Лишь одна мысль сидела у него в голове — занять Смоленск до подхода войска Владислава и встретить поляков не в чистом поле под чужими стенами, а внутри крепости, укрепив её, и, зная о времени появления поляков, устроить им встречу.
О том, кто написал это длинное и странное письмо, Измайлов не хотел задумываться. Несомненным было только одно: само провидение, воля Божья, светлый случай дал эту бумагу ему в руки. Ему, а не изменнику, родство с которым теперь лишь терзало его. Зачем Шеин возглавил войска? Для того чтобы проиграть сражения и умереть собачьей смертью на плахе? Сказался бы больным, как князь Пожарский. Нет, взялся да начал портить — это ли не измена?