Шаг во тьму
Шрифт:
– Она… Она и на ту похожа, и на другую. Одновременно. А главное, она еще «живее», чем эти. Гораздо «живее».
– Хм… – Старик задумчиво склонил голову, потом сделал круг по комнате. Кажется, пытался унять волнение.
Снова подъехал ко мне. Потребовал:
– А ты уверен? Как именно ты ее видел?
Я пожал плечами:
– Как обычно, у алтаря.
– Да дураку ясно, что у алтаря! Свет какой был? Только от свечей? Или лампу включал еще?
– Только от свечей. Но у нее там столько свечей, что лучше любой люстры. На свечах
– Хм… То есть ошибиться ты точно не мог?
Я помотал головой.
Старик вздохнул.
– Хых… – Он задумчиво потер подбородок, затем потер щеку, потер шею сзади. – Значит, мальчишка у нее, говоришь…
– Угу, – подтвердил я. – Мальчишка. Точнее, два. Близнецы.
– Даже два… – задумчиво пробормотал Старик, все глядя на полку с псалтырями для паучих. – Мальчишки, говоришь, да еще два сразу… Н-да… И далеко ее гнездо в Московскую область?
– Да на самой границе, – с готовностью отозвался я. Даже рукой махнул для убедительности.
– На самой границе… – с сомнением повторил Старик.
– Практически на краю нашей.
Старик тяжело вздохнул.
– Мальчишки, говоришь… – рассеянно проговорил он. Его палец скользил по корешкам псалтырей, лаская металлические узоры.
Глава 4
В ПАУТИНЕ
Это плохое место.
Когда мы выезжали, я был уверен, что все будет хорошо. Когда мы съезжали с трассы, я тешил себя надеждой, что здоровая ярость защитит меня от страха. Я все еще убеждал себя в этом, когда мы ползли через вымершую деревню. Но теперь…
Я почти физически чувствовал темноту вокруг. Ни одного живого огонька. Луны нет – новолуние, сейчас луна вместе с солнцем глубоко под землей. На небе лишь колкие точки звезд, от которых никакого толку. Да и те почти пропали, пока мы шли от деревни, скрылись под невидимыми облаками. С неба сеялись крошечные капельки, холодя кожу.
Тихо-тихо, только шуршание наших плащей да чавканье листвы под ногами. Днем прошел дождь, лиственный ковер превратился в сочный пружинящий матрац. Воздух плотен от тяжелого запаха прелости.
Я шагал за Виктором, за шумом его шагов. Да еще иногда мелькал изумрудный светлячок – стрелка компаса в его руке.
Только я бы и без компаса здесь не заблудился, хотя и ни черта не видно: я чувствовал, как мы приближались к дому чертовой суки. До него еще далеко, но с каждым шагом все ближе и ближе…
Это плохое место.
И может быть, это чувство вовсе не эхо ее удара, а крик моего собственного подсознания? Которое честно пытается мне помочь и спасти. Потому что что-то не так. Что-то очень важное.
Чем меньше оставалось до дома паучихи, тем отчетливее я чувствовал, что не просто так я здесь. Ох, не просто так… Словно какие-то ниточки связали меня с этим гнилым местом.
Пропаду я здесь…
– Эй, Крамер!
Я вздрогнул, как от пощечины.
– Это ветер колышет ветви, или твои поджилки трясутся? – спросил Виктор. – То громкий там-там стучит за далекими горами, или то бьется твое отважное сердце, Храмовник?
Я закусил губу, но смолчал. Сердце мое, может, и молотится, как у загнанной мыши, но он-то этого слышать никак не может. Лица моего ему тоже не разглядеть. Просто угадал, черт бы его побрал. Или сообразил. Знает, что такое эхо удара, которым отваживали от места.
– Очень страшно? – спросил Виктор.
Судя по голосу, он остановился. Да, вон он – его черный силуэт всего в нескольких шагах впереди, на фоне остатков звездного неба. Здесь деревья не закрывали горизонт. Мы дошли до вершины холма.
– А, Храмовник?
– Я с собой как-нибудь сам справлюсь!
– Значит, не страшно… – пробормотал Виктор.
– Нет!
– Ну и дурак, – сказал Виктор, на этот раз совершенно серьезно и с какой-то даже грустью.
– Слушай, Вить… – начал я в сердцах, но не договорил.
Я забрался вслед за ним на гребень холма, и лощина лежала передо мной. Огромная чаша темноты, ничего не рассмотреть, но чувствуется, что впереди нет стволов деревьев, есть лишь пустота, темнота и тишина. Деревья ниже, когда спустишься. Угадывался только противоположный край лощины – там кромешную чернь пробили несколько звезд, туда тучи еще не добрались. Идти дальше – это вниз, погружаясь в эту застоявшуюся темноту и ватную тишину, как в омут. Но я видел это раньше и был готов к этому.
Но вот чего я раньше не видел, так это яркого оранжевого огонька в самом центре лощины. После полной темноты сжатый оранжевый огонек резал глаза, тьма вокруг него казалась еще гуще.
– Это еще что?.. – пробормотал Виктор.
Я прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь рядом с огнем, чтобы сориентироваться. Кажется, рядом еще одно пятнышко света, не такое яркое, желтоватое.
Виктор скрипнул плащом, потом глухо щелкнуло. Раз, второй. Крышки, защищавшие объективы бинокля.
– Фонарь над крыльцом, похоже, – сказал Виктор.
Я прикинул, как расположен дом. Сейчас мы смотрим на него сбоку, со стороны правого флигеля. Оттого и не видно стены дома, хотя фонарь должен освещать ее.
– И чуть светится окно…
– Кухня, – сказал я.
– Допустим. А фонарь зачем?
Сам бы хотел знать. Все ночи, пока я следил за домом, фонарь зажигали только два раза – в последнюю ночь. Сначала, когда чертова сука садилась в машину, подогнанную к крыльцу. Потом, когда приехала… с мальчишками.
– Крамер! Я с тобой разговариваю, Храмовник! Ты говорил, вокруг дома темно. Говорил, можно без проблем подобраться к самому крыльцу.
– Не было фонаря! Они его включали, только когда она в машину садилась.