Шагай вперед, мой караван...
Шрифт:
Внутренний дворик был обнесен с трех сторон белой изгородью, обсаженной кипарисами, пальмами и магнолиями, а с четвертой обрывался крутым склоном. Лана подошла к самому краю и ахнула. Перед ней, как на гигантском блюде, лежал необъятный, искрящийся мирриадами огней город.
– Нравится?
Она обернулась. Рядом стояла Натель.
– Здраствуйте, Натель. Очень нравится.
– Извините, что сразу не вышла. Я принимала душ после бассейна. Кстати, почему бы вам не искупаться? Вода с подогревом.
– Да нет, спасибо...
– Мы забыли напомнить вам, чтобы вы захватили купальники. Но это дело поправимое. Я всегда держу запасные для гостей.
–
– Вы такая нарядная. А мы, так сказать, по-дачному.
Лана лишь улыбнулась в ответ, бросив взгляд на ее стройную фигуру в белых шортах и коротенькой маечке, оставлявшей открытым упругий загорелый живот.
– Да, наверное, я еще не прочувствовала специфику знойной Калифорнии и американской свободы от всякого рода условностей.
– Чего-чего, а условностей здесь побольше, чем у нас, - возразила Натель.
– А сегодня, поскольку присутствует бассейн и барбикью мы попросту исключили все условности.
Левон, большой любитель барбикью-шашлыка, для которого он признавал исключительно армянский эквивалент - “хоровац”, тут же скинул диссонировав- ший с обстановкой пиджак и, засучив рукава белой сорочки, подключился к хозяину, помогая ему нанизывать мясо на шампуры. Анна пристроилась у каменного стола, взяв на себя малоприятную работу - очистку печеных овощей. Овощи были прямо с огня. Они обжигали пальцы и пачкались сажей. Наличие раковины оказалось весьма кстати, так как обуглившаяся кожура, смоченная под холодной водой, легче отходила. Анна была спец по части печеных овощей, и ей всегда, даже в гостях, поручали эту часть ритуала.
Ни с чем не сравнимый аромат жаренного на открытом огне мяса дразнящей обоняние вуалью повис над склоном горы. Его наверняка сейчас с завистью втягивали ноздри ближайших соседей. Подействовал аромат и на незнакомую пару в джакузи. Они торопливо выбрались из бурлящей воды и, завернувшись в широкие, красочные полотенца, поспешили под душ, благо душевых и ванных комнат в доме было предостаточно.
Натель вступила, наконец, в права хозяйки, принявшись без особого рвения накрывать на стол. Лана была поражена, заметив, что она расставляет разовую посуду - бумажные тарелки и стаканчики, пластмассовые ножи и вилки. Даже скатерть на стеклянный стол была постелена бумажная. Вспомнив мимоходом увиденную в столовой изысканную посуду, Лана подумала с обидой, что их, повидимому, считают в этом доме людьми второсортными, которых можно принимать не в доме, а во дворе и кормить из разовой посуды.
Натель вдруг оторвалась от своего занятия, внимательно посмотрела на Лану и как бы безотносительно произнесла:
– Все, кто сегодня здесь, для меня желанные гости. Особенно вы, Лана. Мы с вами души родственные. И вы это чувствуете не хуже меня.
Лана покраснела, как школьница, пойманная на месте преступления. Но уже в следующий момент теплая волна умиротворения захлестнула ее. Ей стало вдруг легко и комфортно в этом роскошном доме на вершине холма.Она ничего не ответила, потому что в ее ответе не было нужды.
– За стол, друзья! Все за стол!
– провозгласил хозяин.
– Не губите мой труд. Остывший шашлык это уже не шашлык.
Какое-то время все самозабвенно расправлялись с угощением, говорили тосты, в смысл которых Лана даже не пыталась вникать, пили, курили и снова ели.
Но постепенно разговор перешел на эмигрантскую тему. Лана впервые узнала, что есть эмигранты и есть иммигранты. Иммигрант это тот, кто покинул свою страну, а эмигрант тот, кто живет в чужой стране. А может наоборот. Говорили о трудностях привыкания, о необходимости выжить и приспособиться.
– За фантастически короткий срок, - говорил он, - “старожилы” обучают новичков искусству охмурять доверчивые американские власти, выбивать для себя, прикидываясь бедными и немощными, welfare, foodstamps, disability, retirement и прочее.
– А что это такое?
– наивно спросил Левон.
Присутствующие, давно уже поднаторевшие в данной науке, снисходительно заулыбались.
– Все это разные программы государственной помощи неимущим, - объяснил Сергей.
– Welfare, например, своего рода подъемные на обустройство при въезде в страну. А некоторые умудряются сидеть на нем годами, даже если уже работают.
– Я тоже сижу на велфере, как беженка, - с вызовом сказала пожилая дородная дама.
– Уже сколько лет! Ну и что? Если можно получать эти деньги от государства, зачем отказываться. И работаю бэбиситтером. Я вовсе не чувствую себя преступницей. Я - специалист высокой квалификации, пасу здесь за копейки чужих детей. Так кому должно быть стыдно, мне или государству, которое чихать хотело на мою квалификацию?
– Остыньте, милочка, - вмешалась гостья из джакузи.
– Америка никого из нас не приглашала и ничего не обещала. Мы сами рвемся сюда со всех концов света. Лично я считаю, что Америка действительно самая гуманная страна в мире. Мы не ударили для нее палец о палец. А она кормит нас, лечит, дает кров. Так этого нам, видите ли, мало. Мы так и норовим ее охмурить, обойти, урвать побольше. Да еще и хаим ее, ворчим, обвиняем, иронизируем.
Женщина умолкла. Над столом на какое-то время повисла напряженная тишина, которую нарушили редкие тяжелые хлопки.
– Браво, мадам, браво, - без тени улыбки проговорил доктор.
– Прекрасная речь. Тебе бы адвокатом быть, а не моей медсестрой.
– Так это я здесь медсестра, дорогой Виталий Яковлевич,- запальчиво парировала ораторша.
– А в той жизни я была подающим надежды пульманологом.
Теперь Лана слушала, впитывая каждое слово, пытаясь разобраться в нелегкой и пока еще закрытой для нее эмигрантской ситуации. Ее внимание привлекло словосочетание “в той жизни”. Как человек, увлекающийся эзотерикой, она привыкла вкладывать в это понятие вполне определенный смысл: “в предыдущей инкарнации”, “в прошлом рождении”. Но в данном контексте наверняка имелась ввиду жизнь на Родине. Получается, иммиграция это некая фатальная черта, разрезающая человеческую жизнь на два самостоятельные отрезка - “до” и “после”.
– А я никого и не обвиняю, - почему-то решила оправдаться полная дама.
– Я просто пытаюсь обеспечить себе сносное существование.
– А что бывает, когда сносного существования не получается?
– поинтересо- вался Левон.
– Это вы у меня спросите. Это по моей части, - отозвался хозяин дома.
– Я ведь за день сталкиваюсь с десятками человеческих судеб. Лечу в основном наших, эмигрантов. Причем, пожилых людей. Какого сорта лекарство они больше всего ждут от меня? Участия. Участия и понимания. Хотя зачастую и сами не понимают, что с ними происходит. Внешне жизнь их складывается здесь вполне благополучно. Никто не голодает, никто не остается без крова. О них заботятся. Увы, не их собственные дети, а чужое государство. Потому что весь уклад жизни в Америке не оставляет времени их детям на заботу о родителях, и старики чувствуют себя одинокими и заброшенными. У врача тоже нет времени на участие. Да и помочь мы мало чем можем, поскольку истоки их душевных срывов лежат вне сферы нашей компетенции.