Шаги по воде
Шрифт:
«Молчи! – сказала бабушка. – Молчи и не вмешивайся! Обещаешь подумать?» – просила она.
Бабушка была красивая, вдруг подумала я с удивлением. Я поняла это только сейчас. Небольшая, быстрая, сероглазая, с прекрасными каштановыми волосами. Первая седина в бабушкиных волосах появилась, когда ей было около шестидесяти. Тогда же она остриглась под скобку – ей стало трудно управляться с косой. А мама? Удивительное дело, я никогда не думала о ней. Моей семьей была бабушка, и я принимала это как данность. Среди ее бумаг не осталось ни письма от мамы, ни фотографии. Ничего. Как будто меня принес аист или нашли в капусте. Бабушка словно оберегала меня от чего-то.
«Подумай, молчи, не вмешивайся!» Заклинание, взломанное проклятым колдуном.
«Лучше бы я его не встречала!» – таков был неутешительный вывод моего ночного бдения. То же самое, кажется, говорила и Стелла…
У бабушки был дар, поняла я внезапно, по-новому осмысливая события детства. И она скрывала свой дар. Она боялась прослыть другой, отбиться от стаи, так как не обладала для этого достаточно сильным характером. Редкому человеку удается подавить в себе стадный инстинкт, повернуться спиной к людям и остаться одному. Да и люди при нужде умоляют помочь, а потом за спиной скрещивают пальцы от сглаза и шепчут: «Ведьма проклятая, тьфу, тьфу, тьфу!» И, упаси Бог, приключится что поблизости – упадет ли пьяный сосед с лестницы и разобьется, ограбят ли квартиру на лестничной площадке рядом, заболеет ли на ровном месте злостная подъездная сплетница, обругавшая накануне ее «ведьмой проклятой», – все сыплется на нее, хоть из дома беги…
Кофе в то утро я не пила вовсе. Я даже думать не могла о нем без отвращения. Молоко и черный хлеб с медом – любимая еда, которой я себя не часто балую. Как правило, довольствуюсь кофе и овсянкой.
В семь я была уже на работе. Радостного чувства нетерпения от предстоящего бесконечного трудового дня я не испытывала. Жизнь моя перевернулась, и уверенность в завтрашнем дне сменилась чувством тревоги и ожиданием дурных вестей. Я не узнавала себя! От моей жизненной позиции сильного и жесткого человека почти ничего не осталось. Разве что память. Бесцельно бродившая по пустым комнатам женщина была не победительницей, а побежденной… Я мысленно спрашивала бабушку – ты знала? Ты об этом предупреждала? Что же теперь мне делать?
Я вспоминала господина Бьяготти и его слова о спящей красавице. Я вспоминала десятки случаев своей правоты, когда судила о людях или принимала решения. Я поняла, о чем говорил Александр: я тоже знала результат заранее, только не отдавала себе в этом отчета. Я думала, что срабатывает интеллект, жизненный опыт… просто везение. А тут было другое. И бесполезно пытаться понять что. А теперь появились еще и картинки… Как будто бы недостаточно того, что уже было…
И робкая надежда теплилась – а может, это пройдет? Как насморк? Если я не хочу этого подарка, то его должны забрать назад… И слава богу!
Глава 15
Снова Александр Урбан
Во второй половине дня позвонил незнакомый человек, представился оперативным работником Николаем Алексеевичем Астаховым и попросил о встрече. Я спросила, почему не вызвали повесткой. Он долго и душевно смеялся, потом сказал, что это будет не допрос, а неофициальная встреча в домашней обстановке, так сказать. Я спросила, в чьей. Он не понял. Я переспросила, в чьей домашней обстановке. Он снова долго смеялся. Он хотел казаться нестрашным, как Бармалей, все время повторявший: «Я хороший».
Мы договорились встретиться в четыре в небольшом кафе неподалеку от моего офиса. Я узнала его сразу по цепкому взгляду и фальшивой улыбке. Губы оперативного работника улыбались, а глаза лезли в душу.
– Ксения Валентиновна, спасибо, что пришли, –
Интересно, он слышит себя со стороны? Хоть иногда? Наверное, нет. Иначе его стошнило бы от собственной фальши. Добрый следователь, ха! Для полноты антуража не хватало антипода. Самое ужасное, что я тоже улыбалась. И моя улыбка была такой же фальшивой. Он, разумеется, не дурак и видит меня насквозь. Два неглупых человека, встретившись впервые в жизни, дурачат друг друга без всякой на то надобности, следуя дурацким, придуманным неизвестно кем стереотипам.
Он предложил кофе, я с отвращением отказалась.
Мы пили холодную минеральную воду. Он бросал на меня испытующие взгляды. Потом перешел к делу. Его интересовало, в каких отношениях я с этими людьми – с четырьмя участниками драмы на озере. Я ухмыльнулась внутренне: он не спросил, знакома ли я с ними, как будто это разумелось само собой. Такой оперативный прием. Я не знаю, как помогал им Александр Урбан, но ни в какие сверхъестественные примочки они не верили. Служба такая. А потому он хотел знать правду. Что там произошло с этим перстнем, где я видела его раньше… То есть убийца уже у них в руках, есть признание. Все чин чинарем. Но перстень не давал ему покоя. Потому что именно перстень подтолкнул их к раскрытию преступления. Нет, они бы и сами раскрыли его, без дураков, ну, может, не так быстро… Мой сон был как прыжок через формальности, новые допросы, обыски, изучение местности, опрос родственников и знакомых. Я сэкономила им массу времени. И он хотел знать, как это у меня получилось. Точка.
Я ответила, как в анкете: нет, не была, не числилась, понятия не имею. Не видела раньше. Не привлекалась.
Он, конечно, не поверил. На лице его читался здоровый скепсис. А сон? – спросил он. Да, признала я, был сон. Во сне я увидела перстень и нарисовала его по просьбе Александра Урбана. Никогда ничего подобного раньше со мной не случалось. Никогда не выигрываю в лотерею. Так как никогда не покупаю лотерейные билеты, прибавила я мысленно. Головными болями не страдаю. На память не жалуюсь. Много работаю и вообще веду здоровый образ жизни. Не колюсь, не пью, не курю.
Тогда он спросил, как я сама расцениваю то, что произошло. Я честно ответила, что никак. То есть сначала я удивилась, а теперь уже вроде как привыкла и даже не вспоминаю. Мало ли на свете необъяснимых вещей. На его лице было написано, что он для того и несет службу, чтобы их стало как можно меньше. Случайность, сказала я. Просто совпадение, и больше ничего.
Говорить было не о чем, и мы замолчали, не глядя друг на друга. Он испытывал неловкость homo sapiens, которому впаривают про всякие чудеса, а он по долгу службы задает вопросы, зная наперед, что его дурачат.
Мы расстались не вполне довольные друг другом. Ему не удалось расколоть меня. А я раскаивалась в том, что согласилась на встречу. Я чувствовала себя в шкуре человека, который говорит правду, а ему не верят. И ничего не попишешь. У оперативника своя правда, у меня своя. Причем странноватая, необходимо заметить. И никогда им не сойтись…
Я вернулась на работу. Он проводил меня до двери. Невольно я поймала себя на мысли, что толкую в «полицейском» смысле любое его слово или жест. И проводил он меня не потому, что ему это приятно, а потому, что думал, может, я расслаблюсь и ляпну что-нибудь по дороге… Во всяком случае, я так решила.