Шаги по земле
Шрифт:
Постепенно было заменено все, сделанное старыми довоенными краснодеревщиками и просто мебельщиками. Последними пали этажерки. Но кровати с металлическими спинками и шарами на них прослужили моим родителям до конца их дней. Я, сколько ни приезжала к ним в гости, спала на той же своей детской кровати, купленной сразу, как нам от кухни отделили детскую.
14. Мама, я и лето
Дважды в год — перед майскими праздниками и перед маминым днем рождения, что был 13 октября, — мы вытрясали все содержимое дома на улицу. Под солнышком, на ветерке сушили и проветривали постель и зимнюю одежду, чистили кухонную утварь, выбивали пыль с матрасов и теплых одеял, перетирали мебель, перемывали
Однажды я услышала от Саши Косожида, прекрасные стихи, которые все время помню, хотя долго не знала, чьи они:
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес! Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!Оказалось — Николай Рубцов. Вот у кого был тот дух, которым я жила, и то восприятие мира, которое мне сродни, потому что и я воспитана небом и птицами, ширью полей, ветрами безудержными.
Облака… Боже мой, какая это проза, какая иллюзия, ведь на самом деле их-то и нет. Ну взойди на гору, окунись в севшее на ее вершину облако, такое мощное и внушительное издали, и там ты не обнаружишь ни его плотности, ни непроницаемости — ничего подобного, ибо это просто немного клубящегося туманца, это легкая аномалия воздушного пространства, неразличимая вблизи.
Но кто наблюдает с земли за неторопливым движением облаков, за их вольготным расплыванием по небу, кто впитывает в себя ту величавую в своем безразличии к людям царственность, тот по природе вещей соизмеряет себя с ними, с ширью их владений, и у того душа развивается необъятной, вольной и благодушной. В этом и состоит отличие сельской души, прекрасной и широкой, от городской — во всем скованной и ограниченной.
Разве в городе кто-то может разлечься посреди сада на своем старом пальто и сквозь свисающие с веток краснобокие яблоки рассматривать жизнь неба? У кого еще на глазах разворачивается она так доверительно и обнаженно, как у сельских ребят, которые сами являются ее частью — по своей стихийности и по отношению к пространству и времени, кажущимися им безграничными и нескончаемыми?
Да, мир в основном познавался летом и душа моя зрела летом, в отличие от зимы — когда я пополнялась знаниями. Лето вообще насыщалось трудами, непомерными, если делать все одними руками. А мама именно все делала сама: и на огороде, и возле дома. Так, в весенние пертурбации она белила в комнатах, красила окна и двери. И все это не просто так: сначала надо было освободить мебель от вещей, вынести ее из комнат, а потом, после ремонта — занести обратно и загрузить содержимым.
Все лето мама ремонтировала дом снаружи, обновляла его старые глиняные стены. В селе это почему-то считалось женской работой. Она лопатой обрубала края трещин и вываливающиеся места, скребками обдирала побелку, затем забрасывала выбоины глиной, перемешанной с соломой. Месилась такая глина босыми ногами. Мазка длилась довольно долго. Порой, при сильном разрушении стен, одну сторону дома вчерне восстанавливали неделю и дольше, ведь только на каждый замес уходило двое суток. Далее полагалось ждать, пока первая помазка, черновая, высохнет, и мазать вторично — глиной с конским навозом. В завершение — белить известью. У кого не было цоколя, на том и останавливался. А наш дом стоял на высоком цоколе, и мама в завершение покрывала
Огород, конечно, само собой, про него и вспоминать не стоит — все и так понимают, что такое приусадебное земледелие. Зато не знают другого — как мы, послевоенные дети, на опыте игр познавали историю, прокатившуюся там, где мы ходили, и убеждались в правде родительских рассказов о происходивших тут боях. Я застала еще время, когда при вскапывании огорода из земли вынималось неисчислимое количество металлических изделий, ржавых останков войны: гильз, деталей от автомата, погнутых наганов, ножей, кинжалов, ножен, отвалившихся эфесов, разных затворов, крючков, гаек — подобных вещей. А однажды мамина лопата зацепилась за что-то большое. Мама начала разгребать это место руками и вдруг извлекла на свет огромную, по форме похожую на электрическую лампочку, минометную мину. Позже пришел папа, отнес ее в балку и взорвал.
К этим находкам я относилась как к чему-то естественному, должному быть. Конечно, родители при каждой сезонной обработке земли выбирали металл и убирали с огорода. С годами его становилось меньше, и потом он исчез. А я помнила, что его было много, и спрашивала у них, куда он делся, почему его больше нет — мне были интересны неожиданные находки, опасности которых я не понимала.
— Металла нет, — сказала однажды мама, — потому что война от нас ушла.
15. Ночные потрясения и острые ощущения счастья
На время, пока шли ремонты внутри дома, мы перебирались спать на улицу, вернее, ремонты были поводом перебраться на летнее житье в сад. Мы просто устанавливали кровати в укромных местах, под деревьями, и укладывались на них на ночной отдых. Блаженство спать под открытым небом, сливаясь с природой, когда дышится в такт колебаниям земли, не описать, это надо прочувствовать.
Странно, однако у нас не было мистических криков в ночи, непонятных пугающих звуков, движений и шорохов, ведь всем звучаниям я знала имена, и в хоралах под звездами различала соло камышевки и коростеля на фоне лягушачьих распевов. Я боялась услышать крики совы, и ни разу не услышала, хотя говорили, что они у нас есть.
Продолжались наши ночлеги под открытым небом довольно долго, даже если ремонт в доме заканчивался. Ведь это было спасением от духоты. Случалось, что нас будил дождь, тогда мы убегали под кров, впопыхах сгребая постели, а при первой же возможности опять возвращались на улицу. Так продолжалось до осени, когда начинался учебный год.
Однажды со мной случилась беда. Я проснулась от чего-то непонятного и потому страшного, что причиняло боль до содрогания. Я кричала безостановочно и мотала головой, а объяснить ничего не могла, только чувствовала, что еще немного такой пытки — и я умру. Проснувшиеся родители по моим движениям, слава Богу, быстро поняли, в чем дело. Невероятно, как папа умудрился в темноте, без света, при мерцании одной только керосиновой лампы, способной разогнать мрак, но не что-либо осветить, вытащить из моего уха мурашку! Грохочущие колесницы варваров перестали ездить по моему мозгу, угомонились топоты злобных полчищ, не раздирали больше слух еще какие-то бряцания, не терзали меня взрывы вулканов и скрипы металла по стеклу — все прекратилось, и я испытала полноту счастья, ликования, восторга и благодарности папе.
С тех пор наши ночевки в саду прекратились навсегда, не только мои — никто больше на улице не спал.
Масштабнее и полноценнее пережитого в ту ночь счастья избавления от напасти нет и трудно вообразить. Однако я бы никогда не хотела знать его из-за одной коварной особенности: приходить в результате мучительных усилий по преодолению еще большего по силе несчастья. И коль уж речь зашла, попутно признаюсь: в будущем мне еще дважды случилось испытать такое же по силе положительное потрясение, и оба раза — в связи с Юрой.