Шаги по земле
Шрифт:
Не меньшей радостью, чем остальные праздники, были первые весенние стежки. Как хотелось поскорее снять зимнюю обувь, надеть туфли и легкой припрыжкой побежать по просушенным и утоптанным кочкам, возвышающимся над раскисшим месивом! Мы с подругами соревновались, кто аккуратнее одолеет путь к школе, кто меньше загрязнит туфли.
Эти апрельские тропинки! Как пахли они разбуженной землей, нарождающимися под ней травами, как дышали влагой, как жирно блестели влажным черноземом, как легко ложились под шаг и пружинили под ногой! Иногда их заливали дожди, и они размокали и пропадали, а под первым же ветерком возникали в новом месте.
Весна — это настоящее начало нового круга, тепло, цветение и подготовка к плодоношению. Солнце, еще с конца декабря
Подготовка длилась долго и протекала упоенно. Сколько надо всего узнать! И я перечитывала прошлогодние дневниковые записи, смотрела, что было в моей жизни той весной. Прикидывала, когда и что цвело и что затем из него вырастало. Представляла, как запахнут впервые зацветшие кусты, по каким ложбинам в этом году растелится и расцветет фиалка.
И было недоумение, даже желание как-то исправить то, что светлость дня начинала нарастать слишком рано, в морозы… что новый солнцеворот устанавливался еще в марте, когда его хотелось в мае, чтобы день на длинной ножке выпадал не на конец июня, а на конец августа… Тепло в моем представлении никак не должно было сочетаться с ранними сумерками, от которых так тягуче больно бывало в августовские вечера, на Спаса, когда все пахло яблоками и медом.
Эти несоответствия, от нас не зависящие, ни от родителей, ни от еще более старших людей, — обижали и делали меня маленькой и беспомощной.
Весна начиналась Сретением, первой капелью и первой лужей у порожка! На крыше дома против солнца таяло, с застрех капало, а сосульки нарастали — опять что-то было вопреки и наоборот. Что же делать? В Сретение зима борется с летом — выясняют они, кому идти вперед, а кому назад, и каждый из людей по-своему толковал этот поединок. Папа в канун Сретения изучал вечернее небо — просто выходил во двор и смотрел, звездно ли оно. Если небо бывало звездным, то он вздыхал, а воротясь в дом, говорил: «Зима еще не скоро заплачет». Мама примечала дневную погоду: если птичка напьется воды у порожка, то весна будет ранней и дружной, и тогда пекла «жаворонков» — выпускала в мир вестников весны. Не специально, конечно, просто она всегда что-то готовила из теста, вот заодно и птичек лепила, запекала в духовке, а потом выставляла на стол для украшения.
А бабушка Саша говорила совсем иное: в этот день Ветхий Завет, а с ним все злобное и грешное, с миром отходит в вечность, уступая место Христианству. Она брала меня в церковь, где пели: «Радуйся, благодатная Богородица Дева, ибо из Тебя воссияло Солнце правды, Христос Бог наш, просвещающий находящихся во тьме. Веселись и ты, старец праведный, принявший во объятия Освободителя душ наших, дарующего нам воскресение». Потом я пошла в школу и уже не ходила с бабушкой в церковь, а еще позже церкви не стало, но песня эта стала для меня гимном весны и даже всей жизни: «Радуйся!»
И Пасха! Еще продолжался пост, а по дворам уже забивались кабанчики, солились и коптились окорока, изготавливались колбасы, из сдора (нутряного жира) выжаривали смалец, после чего получались вкусные шкварки — готовили скоромные яства для разговения. Ближе к празднику — красили яйца и пекли куличи. Для выпечки куличей папа изготавливал из жести формы разных размеров, и к нам приходили соседки — брать их для своих нужд.
Потом наставала Троица, и мы с сестрой набирали на взгорках настоянных на солнце чабрецов и устилали ими пол в доме. От того чудного лугового аромата, мягкого и прохладного, ночной сон наш становился тихим и спокойным, и мы все чувствовали себя здоровее.
5. Прелести каникул
Школа внесла в годичный распорядок дат и дел свои значительные события и праздники. Весной это были каникулы, сидение с книгой под пригретым окном и чтение в запой. Практически до школы или в начальных классах прочитав М. Рида — почти всего, но особо «Белую перчатку»,
А став чуть старше, уже более осмысленно читала «Птичку певчую» Р. Н. Гюнтекина о скитаниях Фериде, которая раздражала своей глупостью и казалась недостойной счастья. Да и счастье ее не привлекало, мне бы лично не хотелось предосудительной связи с кузеном. Православие такие кровосмесительные браки не благословляет — как я могла ей сочувствовать? Конечно, вопросы становления цивилизованного общества в исламском мире, единственное, чему можно было сочувствовать, мне тогда понятны еще не были. Героиня Ш. Бронте из книги «Джен Эйр» была и ближе, и симпатичнее. Нравилась и «Женщина в белом» У. Коллинз. Это была история о том, что может выдержать женщина и чего может добиться мужчина. Нравились гуманистические идеи о нестяжательстве, преодолении сословных предрассудков, самоценности человека, они казались наиболее справедливыми и вызывали отклик в моей душе. И даже «Здравствуй, грусть» Ф. Саган я прочитала, правда, получила за нее выволочку от мамы и впредь прятала от нее свое чтение. Позже, уже студенткой, я дочитывала последние книги этого ряда, в частности «Немного солнца в холодной воде» Ф. Саган, и, долепливая свои идеалы, со многим не соглашалась. Например, возмущало то, что Жиль считал счастьем полное отсутствие мыслей; что счастливый человек — чаще всего бессовестный человек. Как же можно так однобоко мыслить, будто счастье — это нечто скотское? И если Жиль не знал, что счастью может быть свойственна непреклонная и нежная мудрость, требующая сделать то, что надо сделать, что велит долг, то за что его было любить?
В иные годы сидение у окна внутри дома сменялось сидением под окном на улице — когда конец марта бывал солнечным и под его лучами испарялся снег, еще не тая. Снег с нашего двора начинал сходить от порога, где рядом и находилось кухонное окно. Я осваивала возникший пятачок со своим непременным стулом и книгой. Как ласковы были первые лучи после весеннего солнцеворота, как осторожны!
Обнаженный клочок земли, словно родившейся заново, мягкий и влажный, так что от него вверх струился неощутимый пар, был чист и волнующе ароматен — так пахнут надежды на чудо, на неведомое прекрасное нечто, что уже где-то есть, возникает, только я об этом не знаю, но оно вот-вот явится мне. Я выносила из сарая метлы и подметала отвоеванное у снегов пространство, с каждым разом расширяя его площадь отбрасыванием истонченных слоев белизны дальше на ее почерневшие покрова. И до окончания весенних каникул, когда наступала пора идти в школу, двор очищался аж до колодца, появлялась первая стежка (дорожка от порога дома до сарая была вымощена кирпичами) и вязкой грязи во дворе становилось меньше.
А там, за пределами усадьбы, тоже протаивали тропинки. Люди утаптывали их подсыхающие поверхности, и к концу каникул село покрывалось сетью поблескивающих на солнце, словно гладкий атлас для бантов, выутюженных лент — по ним я шагала в школу уже в туфлях. Новых, потому что нога изменялась и старые на меня не шли. Мне жалко было с ними расставаться, поэтому я приминала их задники и так ходила дома, а мама бранила меня за это и уговаривала отдать кому-то из соседских детей.
Случались годы, когда весна приходила еще раньше и все каникулы я гоняла на толоке взапуски, жгла костры, пекла картошку и поедала с солью, марая лицо сажей — как все дети нашей округи.