Шаги по земле
Шрифт:
В Славгороде были свои традиции по празднованию Дня Победы. Мы вспоминали расстрелянных мирных жителей, возлагали цветы у обелиска на месте их гибели и на могилах, а потом шли на митинг у братского кладбища советских воинов. Мы несли туда цветы, произносили свои признания им, погибшим, в верности, в том, что будем достойны их подвига. И чествовали живых ветеранов Великой Отечественной войны, стайкой стоящих на трибуне, в наградах. Сначала их было много, молодых и улыбчивых, а потом с каждым годом становилось все меньше, и улыбки их тускнели от грусти. Однажды среди них не стало и моего отца…
Праздник Победы… До сих пор звучат во мне его военные марши, фронтовые песни и просто мотивы тех лет, которые поддерживали мой народ в суровое время, а на их фоне —
И снова пела Людмила, теперь акапелло с Ольгой Ротач и Еленой Власенко — В. Соловьев-Седой, «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат». Лена — Людина одноклассница, обладательница мягкого, бархатистого альта. Уникальное звучание их трио, представлявшего собой органичный букет голосов, нечто неописуемо неповторимое — было нашей гордостью. И нашей роскошью! Когда слышишь такие голоса, в таком исполнении, таких произведений, то невольно держишь планку и делать свое дело плохо уже не сможешь. Не поэтому ли людям необходимы не китч и массовая культура, суррогаты в виде субкультур, а настоящее высокое искусство, поражающее, возбуждающее восторг и желание не выходить за рамки меры и истинности?
7. Домашние любимцы
В погожие дни и в каникулы со мной рядом гулял верный Барсик — песик породы дворняжек, на высоких стройных ножках, некрупный, с родинками на мордочке. Я его выходила из малого щенка, взятого у деда Полякова. И сейчас вижу: папа сидит на маленьком табурете в их просторном квадратном коридоре, соединенном с кухней, и из числа ползающих клубочков выбирает, который будет наш.
Это было смышленое существо. Я научила Барсика распознавать своих кур, и он заправски пас их, не отпуская далеко от усадьбы и не пуская на наш огород чужаков (кур тогда не держали в вольерах и они свободно бегали по дворам). Он у нас не знал цепи, хотя это было чревато неприятностями. Во избежание распространения опасных инфекций, таких как бешенство, например, в селе регулярно (осенью, когда нет щенят) производили отстрел бродячих собак. Нередко стреляли и в Барсика, чаще мимо, но однажды, видимо, ранили — он исчез, и мы затосковали, жаль нам стало такого умного ласкового песика.
Тут папе кто-то сказал, что видел Барсика в кустах дерезы в Дроновой балке, мол, отлеживается он там. Папа взял еды, пошел на поиски. Осень, голые кусты, одни их длинные хворостины стелются по земле, под ними — слой опавшей листвы, хорошо хоть сухой, ибо дождей не было. Уютное место для логова, но нет, не нашел папа Барсика, хоть и звал. А дней через несколько тот сам пришел — худее прежнего, изболевшийся. Пришлось надеть на него ошейник, посадить на цепь.
Как же он плакал и не понимал моих горячих объяснений, что так ему будет лучше, безопаснее. Жалобно смотрел на мир, безрадостно. Не стало его приветливости на мордочке, виляния хвостиком. Чуть не зачах наш любимец. Пришлось отпустить его, оставив в ошейнике. Но уже и ошейник ему мешал, не соглашался он на него. И снял в недобрый час, когда опять случился отстрел. Так и пропал — то ли под пулю попал, то ли по старости ушел со двора, не дав нам о том знака.
Долго у нас не было другого песика, так я и школу окончила, а двор оставался без хозяина. Ни до него, ни после не помню, чтобы у нас были такие же любимцы. Только под старость родители начали заводить дворняг, почти без имени, сразу держа их на привязи и приучая нести службу по обеспечению безопасности.
И кошек я любила, просто с ними выросла. Принесла нам как-то бабушка Саша двух котят — пепельного цвета Соню и обычную муарово-серую Мусю. Чуть подросли они и сразу показали разные характеры: Сонька была соней, а Муся — охотницей. Только охотилась она на чужих цыплят, что и укоротило ее век от руки соседей. А ленивая Сонька прожила у нас свои дни как в раю, каждый год приносила приплод, пряча его на чердаке. Моя обязанность состояла в том, чтобы найти гнездо, отследить, когда у котят прорежутся глазки, и снять их вниз. Не было конца нашим праздникам, когда это происходило: папа и мама ползали на
В конце жизни у мамы появилась Цыганочка, рожденная от приблудной кошки, помеченной какой-то неведомой нам породой. Ее мы взяли у тети Нюри Трясак. Это был абсолютно черный котенок с ясными зелеными глазами, прекраснее каких не бывает, с пушистой шерсткой. Умнее Цыганочки я кошек не видела — она цеплялась за дверь веранды и заглядывала в окно, совершенно по-человечьи оценивая обстановку в доме и молчаливо диктуя свою волю, дескать, открывайте дверь: видите, я пришла. Кошечкой Цыганочка выросла серьезной, не шаловливой, степенной. После первой неудачной попытки окотиться котят не приносила, хотя с ухажерами игралась и кокетничала. Она любила мою не одаренную на ласку маму, усаживалась к ней на колени и мурлыкала — рассказывала ей сказу. А как мамы не стало, затосковала и через год ушла со двора, громко и тоскливо крича на прощание — сообщала, чтобы не ждали ее больше. О, боль моя…
8. Приятные занятия
Самое сокровенное время — 21 марта, когда свет становится вровень с мраком, а потом начинает теснить его. Я отслеживала этот день по календарю и радовалась, что он выпадает на каникулярный период, когда мне никто не мешал общаться с нарастающим, все дальше отдаляющимся от земли солнцем. Утром я становилась лицом к нему и разговаривала, просила его не затмеваться тучами, хотя и говорила, что без облаков красивого неба не бывает. Но облака и тучи — разные вещи. Потом нечто подобное я увидела в фильме «Белые росы», где в конце жизни главный герой благодарил светило за жизнь и счастье. Но он прощался с солнцем, а я встречала весну, маленькую, слабую и баюкала ее, укрепляла своими заговорами.
Когда кончалась весна, я не замечала. И снова наставало лето с шелковицами и вишнями, которые поедать просто так было неинтересно, хотелось потолочь ягоды в бутылке с широким горлышком и пить сок, а уж затем браться за мякоть. Я не очень любила купания в пруду, но загорать и окунаться бегала. Основное же время у меня уходило на два рода занятий — полезные и приятные. Полезные — каждодневная влажная уборка в доме, стирка с крахмалением постельного белья и ситцевых платьев, готовка обеда для родителей, возвратившихся с работы. А приятное одно — чтение.
Всю жизнь чтение мое было весьма своеобразным. Я брала в руки новую книгу и долго изучала ее как изделие, запоминая внешний вид, толщину, переплет или обложку, а позже записывая название, автора, издательство, год издания. Смотрела на тираж, где он печатался. И откладывала, оставляя недалеко от себя — на ночном или на рабочем столе, где она чаще будет попадаться на глаза, — чтобы привыкнуть, впитать в себя ее присутствие. Все это мне было полезно и очень интересно. Такое изучение длилось день-два. Вторым порядком я изучала иллюстрации, если таковые были, авантитул, аннотацию, титул, наконец — содержание. И опять книга откладывалась на видное место. Потом, но не сразу, я читала предисловие издательства и пару-тройку абзацев.
Так постепенно я входила в атмосферу книги, обязательно помня то, что уже просмотрела. Само чтение интересной или необъемной книги могло занять несколько дней, но вживалась я в нее исподволь, долго, основательно. Если книга нравилась эпохой или миром героев, тканью повествования, то я читала совсем медленно, по несколько абзацев в день, и могла длить удовольствие годами, не убирая книгу с глаз. При одном взгляде на нее я вспоминала прочитанное и окуналась в ту жизнь, зная там всех обитателей, все углы и стежки-дорожки, словно это была еще одна моя реальность — милая, дорогая, существующая для радости души, для любования и наслаждения ума. Я жила с героями одними страстями, мыслями, пропускала через себя их характеры и убеждения, иногда споря, иногда соглашаясь с ними.