Шаги по земле

Овсянникова Любовь Борисовна

Да, из институтского периода помнится многое, но приятны только воспоминания о поездках в Москву, Ленинград и Эстонию, связанные с учебой в аспирантуре. Москва поражала неподдельной русскостью, роскошью, соединенной с патриархальностью, масштабностью, ширью во всем человеческом, даже божественном. А Ленинград — культурой, памятниками и театрами. Я бредила этим городом, в мечтах не могла с ним расстаться, строила эфемерные планы о переезде туда. В этом моим союзником выступал Рис Владимир Федорович, главный конструктор Невского завода по компрессоростроению, он помогал мне с внедрением диссертационных разработок, обещал трудоустроить и помочь с жильем. Но сперва надо было приобрести ученую степень.

А

в Таллинне состоялось знакомство с Ильмаром Романовичем Клейсом, заведующим кафедрой деталей машин политехнического института, моим научным руководителем по аспирантуре; с Йоханесом Александровичем Хинтом, директором СКТБ (Специального конструкторско-технологического бюро) «Дезинтегратор», прославленным создателем бесцементного бетона, братом известного советского классика А`iаду Хинта, вторым руководителем моей диссертации; а также с Урмасом Альтмери — эстонским микробиологом, автором уникальных сыров и биокомпозитных заквасок АУ-8 и И-1, заведующим лабораторией биодиспергации при СКТБ «Дезинтегратор».

Мне не повезло. Я уже выходила на защиту диссертации, когда случилась беда — в результате первого «громкого» дела Т. Гдляна был арестован Й. Хинт. Затем приговором Верховного Суда Эстонской ССР (от 22.12.83 года) его, в составе группы из десяти человек, привлекли к уголовной ответственности и приговорили к длительному сроку лишения свободы с конфискацией имущества и взысканием каких-то баснословных сумм. Естественно, под колеса попали все, кто прямо или косвенно соприкасался с опальным ученым. В их числе и я, маленький астероид, вращающийся на дальней орбите этого светила. Об этом можно прочитать в книге Оскара Кургакова «Дело Хинта».

В моем родном институте принялись возводить препоны, мелкие и прозрачно искусственные, словно намекая, что тут замешана политика и требовать от руководства содействия моей защите не следует. Конечно, я бы дожала и руководителей ВНИИмехчермета, и научный совет по защите диссертаций, и ВАК, но вмешалась объективность, другие по масштабам интересы. К советскому трону подбирался М. Горбачев, по всему чувствовалось, что близится роковой для страны час. В атмосфере запахло предательством, расправами, судилищами, разрушением основ и оправданием этого разрушения. В такой час замолкают музы, останавливается научный прогресс, умирает нравственность, нивелируются личности, не учитывается интерес отдельного человека. Шторм никогда не заботится об утлых челнах, в него попавших.

На меня вдруг навалилась страшная усталость от такой жизни — с постоянным напряжением фантазии, с ежемесячными, а то и чаще, командировками. Работа моя была связана с агломерационными фабриками — абсолютно мужским миром. Там даже не было женских душевых — не было условий не только помыться после запыленных и загазованных цехов, откуда я выходила чумазая, как шахтер, но и переодеться. В любое время года я отправлялась в командировки в рабочей одежде или везла ее с собой, обрывая руки. Да и что такое были сами командировки в те годы? Билеты на проезд достать — убийство, устроиться в гостиницу — неосуществимая мечта, никогда не сбывающаяся. Едешь и думаешь не о работе, а о том, как организовать быт нескольких дней кочевой жизни, как справиться с предстоящим кошмаром. Выезжая из дому — особенно, если это случалось под вечер, — я плакала от неустроенности, от того, что утром окажусь в незнакомом месте и должна буду с нуля побеждать неизвестные обстоятельства. И я, посчитав тщетным бороться за спасение своей диссертации с надвигающимся мраком, решила уйти из института. Ведь остальным там дорожить не стоило.

Правда, заместитель директора по науке, был такой деятель — Николай Михайлович Потапов, меня не отпускал. Он держал мое заявление об увольнении и уговаривал перейти в другую лабораторию, на более высокую должность,

с лучшим окладом — все удовольствия разом. Но меня не покидала обида, в частности и на него. Было и более взвешенное соображение: отдел, куда он мне предлагал перейти, имел технологическую направленность, а в технологии я ничего не смыслила. Снова изучать и вникать? Не хотелось, не привлекало, сказывалась усталость. Он не мог не понимать этого. Но все объяснялось просто — ему по-прежнему нужен был толковый математик, способный писать теоретические обоснования к отчетам о НИР (научно-исследовательские работы). Он частенько привлекал меня к этому — университетское образование и склонность к анализу позволяли мне справляться с его заданиями, даже с азартом и куражом. Но одно дело помогать, когда у тебя есть своя тема, и другое — сидеть на теплом месте в качестве палочки-выручалочки и зависеть от чужих капризов и щедрот.

Новая тематика — это вникание в ее суть, новое ученичество, командировки и работа на производствах, накопление новых связей, бродячая жизнь. А мыслями я была уже на свободе…

Я обещала Николаю Михайловичу годик отдохнуть, где-нибудь пересидеть и вернуться. Так мы расстались.

Через год, когда я уже освоилась в Областной книжной типографии, он прислал ко мне домой моего бывшего зав. лабораторией с вестями, что появилось множество газетных публикаций о невиновности Хинта, что он оправдан и политические обвинения с него сняты, и теперь ничто не помешает мне стать кандидатом наук. Николай Михайлович через посредника приглашал меня вернуться, защитить диссертацию и продолжать работать. Дескать, перемены с Й. Хинтом сулят зеленую дорогу. Но, увы, теперь практически помочь мне было некому: Хинт, ставший жертвой Гдляна, к тому времени уже умер в тюрьме. Да и остальные мои учителя пострадали: Рис В. Ф. — отправлен на пенсию, Клейс И. Р. — смещен с должности. Мне не на кого было опереться. И я не вернулась в науку, никогда об этом не пожалев, а только удостоверившись в проницательности своей интуиции.

7. Областная книжная типография (ДКТ)

Во ВНИИмехчермете я занималась проблемами износа аглоэксгаустеров, в частности лопаток, т. е. фактически вопросами ремонта и правильной эксплуатации оборудования, работающего в агрессивных средах, подверженного частым авариям. Понятно, что такой специалист и подавно способен разобраться в техническом оснащении любого производства и принципах ухода за работающими механизмами. И когда мне предложили перейти на Областную книжную типографию (ДКТ) в качестве инженера по оборудованию, то я согласилась познакомиться с этой должностью, с коллективом и пошла на собеседование.

Конечно, это была чистой воды авантюра, таких зигзагов никто не делает. Уйти из науки, где тебя ценили и где у тебя были многообещающие наработки, куда-то на неизвестное производство, в другую отрасль — мог только сумасшедший. Тем не менее я ушла.

Помню, как главный механик Муровский Борис Иосифович водил меня по цехам с ознакомительной экскурсией, а я, хоть и впервые видела полиграфические машины, являющиеся сложнейшим типом промышленного оборудования, сразу же подмечала, где из них более старые и где с ними ненадлежаще обращаются.

Собеседования с Николаем Игнатьевичем Стасюком, директором, и Николаем Антоновичем Шамраем, главным инженером, — оба показались милейшими людьми — меня удовлетворили, и я согласилась работать там.

Шел июнь 1984 года, близилось то, что позже назовут перестройкой.

Но легко и хорошо ничего не приходит и не протекает — не прошло и двух месяцев, как главный инженер вспомнил о своем обещании одной декретчице, успевшей и родить, и заочно получить диплом о высшем образовании. Теперь она вышла на работу и потребовала отдать ей должность, занятую мной.