Шаги по земле
Шрифт:
А тут он сам решил побуянить, организовал шайку и повел в поход на наших ребят — «побить жидовских умников». Уж не помню, как я узнала о том, что хулиганами верховодит мой одноклассник, но это случилось к счастью, иначе бы не избежать драки — «веселиться» они пришли с дрекольем и кастетами. Даже вспоминать противно. Саша Герман, встретившись со мной, конечно, сразу же «свернул знамена и повернул войска вспять». Более того — весь месяц в селе они сидели тише воды, но память о нашей странной школьной дружбе он отравил навсегда. И когда позже я узнала о его неладах с законом и ранней смерти, то поняла — он к этому шел неуклонно, по собственной воле.
Помнится, как местные мальчишки бегали к нам для знакомства с девушками, надеялись найти себе пригожих
Жили мы в общежитии при какой-то животноводческой ферме, и по вечерам бегали с девчонками туда — помогали дояркам доить коров и заодно зарабатывали себе по стаканчику парного молока на ужин. Прекрасные сельские женщины, терпеливые, мудрые, доверяли коровок этим городским пигалицам, которые и картошку чистить не умели, с одной целью — чтобы приклонить к простому труду, научить уважать трудящегося человека. Они давали нам уроки добра, щедрости, доверия и душевной открытости.
Нашим колхозным куратором на втором курсе был Сизько Вячеслав Григорьевич, маленький чернявенький и доброжелательный преподаватель физкультуры. Он вместе с нами сидел на куче кукурузных початков и очищал их от кожуры, пел песни и смеялся нашим остротам. Мы его любили. Жаль, что век его был недолог.
На третьем курсе с нами в колхоз послали Аврахова Федора Ивановича, доцента кафедры гидромеханики. Теперь-то он известен как соученик Кучмы Л. Д., с которым жил в одной комнате в общежитии, а тогда это был не очень коммуникабельный, неулыбчивый человек, кажется, не понимающий шуток. Он пел в университетском хоре. Что-то нам, девушкам, в нем, мягком и добросердечном, не понравилось, и мы решили подшутить над ним. Получилось жестоко — когда он открыл дверь в нашу комнату, то был облит ведром воды и оконфужен. Теперь мне стыдно за это, но, наверное, тогда мы учили друг друга, и ему наша шалость была послана свыше в какую-то науку. Сейчас его обожают студенты и я этим счастлива.
Позже я знала его жену, маленькую симпатичную женщину, щебетунью, бесконечно гордившуюся им. Она учительствовала в одной школе с моей сестрой.
О четвертом курсе память ничего не сохранила, но знаю точно, что на пятом нас, дипломников, в колхоз не посылали.
А вообще-то эксплуатировали нас нещадно при малейшей возможности, поэтому работали мы не только в начале, но и в конце учебного года — от летних каникул месяц отбирался на грязный физический труд, который никто не хотел выполнять даже за деньги. И это уже был никакой не праздник, а чистое наказание, каторга.
Ну пусть в первый год мы с Юрой работали на уборке общежития вынужденно, исключительно в корыстных целях — чтобы мне получить там место. Но после второго курса мы месяц чистили заиленные канализационные колодцы на заброшенной стройке, устраняли последствия чьей-то бесхозяйственности, неумения планировать работы. Вниз колодца, в грязь и сырость, спускалась я, копала и грузила мусор в ведро, а Юра вытаскивал его наверх. После третьего курса мы работали на ЖБКа — железобетонном комбинате, где отливались панели и блоки домов. Помню только очень длинные транспортеры, наклоненные под большим углом, которые мы чистили от залипания, бегая вдоль них вниз-вверх, ног не чуя. Опять же — четвертый курс выпал из памяти, ведь Юра после нашей свадьбы уехал в Тюмень со строительным отрядом. Кажется, остальные, и я в том числе, работали в парке им. Гагарина, на строительстве новых корпусов университета. Но что делали там, не помню.
Оглядываясь на эти пять лет прекраснейшей поры, могу сказать так: студенческие годы хороши своим временем, юностью, порой познания, высшим ученичеством. А остальное как-то не вместилось в них, вроде и группа у нас была хорошая, но настоящего братства, такого, которое помогает жить, при котором люди поддерживают друг друга всю жизнь, пособляют
Конечно, с годами и почки на деревьях распускаются не так, и листопад гораздо печальнее своего лучистого цвета счастья, и облака, странствующие в вышине и призрачными материями роднящие материки и страны, — другие. И не хочется думать, что это изменились мы…
Трудовая деятельность
Если дистанцироваться и с позиции сегодняшнего дня оценить свою трудовую деятельность, то придется констатировать, что в принципе она была серией проектов, а не последовательной карьерой. Это весьма трудный метод выживания, требующий безостановочного самообновления и самоусовершенствования, самоконтроля и недюжинной самоотдачи. Мне приходилось постоянно пылать энтузиазмом и превосходить самую себя, что-то инициировать сначала в себе, а потом продвигать его в жизнь, проталкиваясь сквозь плотные ряды конкурентов. И просто счастье, что это удавалось.
При этом меня не оставляет ощущение, что у нас украли время быть хозяевами жизни. В самом деле, в результате социальных потрясений, этой подлой перестройки, нас в золотом возрасте свершений, наступающем после 35–40 лет, устранили от решающих дел, от созидания и принудили выживать по своему умению и разумению на руинах брошенного, разваливающегося государства, без системы и коллектива. Получается, что мы пришли в мир как в гости к старшим, но тут случилась беда — дом загорелся. Пока же мы, выбежав наружу, воевали с огнем и спасали хозяев, в нашем доме подросли новые поколения. И они не узнали, не признали нас, вернувшихся с этой войны, за родню. Мы остались за порогом.
1. Ипромашпром
К моменту окончания университета мы с Юрой были уже год женаты. И так как его призвали на действительную военную службу, то я, зная, что через пару месяцев возьму открепление и уеду к нему, подписала трудовой контракт с организацией, куда другие не хотели идти.
Оглядываясь назад, анализируя упущенные возможности, я ругаю себя и за то, что уступила Оле Коротковой место в Дубне, и за то, что легкомысленно отнеслась к Ипромашпрому, где все-таки оказалась не как-нибудь, а по направлению государства, при всех полагающихся правах и льготах. Но ведь тогда мой выбор состоял в другом. Не в месте работы, а в том, разлучаться или не разлучаться с мужем на два года, провести годы его армейской службы рядом с ним или поврозь. Два года молодой жизни — не шутка. И мы решили быть вместе, вот и добивались своего. Так что позднейшие сожаления являются просто пустопорожним занятием, увы, возникающим от неудовлетворенности многими страницами своей жизни и желанием докопаться до их причин.
В Ипромашпроме я работала с начала августа до конца декабря 1970 года, причем два месяца из неполных пяти находилась в командировке, в Воронеже, на секретном объекте — стендовых площадках по испытанию ракетных двигателей. Там по месту мы дорабатывали чертежи в соответствии с выявленными недостатками.
Первые мои дни на работе были окрашены безрадостными ощущениями — как и в начале учебы, я оказалась одна в совершенно чужой обстановке, среди незнакомых людей, которым от меня к тому же что-то надо было. Родители и муж остались далеко за толстыми стенами здания, в котором мне надлежало проводить все дни, не имея права выйти наружу даже на обеденный перерыв, и по большому счету даже не знали, где я и что со мной происходит.