Шаги по...
Шрифт:
Оба ушли и оба пришли. Батя – на костылях. А дядя Василий – слепой.
Зимой пришли. Под новый год. Вот как!
...Потом, правда, батя стал ходить, но только с палкой. Так всю жизнь и проходил. Как он говорил – "с «подпоркой»". Всё смеялся: « Я,» – говорит, – «за семьдесят лет этих палок стер… километры.» Я пацаном был – никак понять не мог, как можно палку об землю стереть?
Теперь думаю, километры – не километры, а немало батька этих палок-то стёр да поносил.
Да и дядя Вася потом видеть стал. Но плохо. Очки у него были…
Вот они и дружили!..
...После смерти дяди Васи… на день девятый, мы узнали, что батю-то нашего он на себе из окружения-то вытащил. Запретил он бате при жизни рассказывать. А батя, собрал нас всех своих, да пацанов и девок дяди Василия, нас – значит, всех, и рассказал.
Миной их тогда накрыло, а может снарядом. Одной – обоих. Бате ноги посекло, а дядьке глаза. Да и контузило, наверное, обоих. Только пришли когда они в себя, тихо было. А может и не было… Может глухие были оба. Кто его знает? А тогда что? На солнышко иди. Другой дороги нет. Два дня шли. Плакали от боли, а вышли.
… Ну, в смысле, дядя Василий батю нес, а тот дорогу показывал, чтоб, значит, деревья там, ямы обойти… Одним словом: дорогу указывал… Вышли.
В госпиталь обоих. Врач-то тогда и сказал, что дяде Василию нельзя было тяжелого поднимать… А батя-то у меня посправнее меня был-то…
… Вот, значит, батя-то всю жизнь и казнился, что, значит, дядька-то плохо видел…
Вот он на девятый день и рассказал нам всем всё.
… Мамка, правда, его всегда одёргивала: «Вам с Васькой ничего не мешало! И за девками бегать не надо было, сами шли, и на ощупь у вас всё неплохо получалось. Вся деревня – братья да сестры. Да ещё и по соседним деревням родни не сосчитать…»
…Это она к тому, что из мужиков-то они только и остались тогда…
Может, что и было. Что им там было-то, по двадцать с небольшим. Самый возраст.
Потом, правда, вернулись мужики. Но все такие же… У кого, что…
…Мы-то, вот, с Федькой – не братья. Это, уж, точно…
Да у нас и не разберешь теперь, кто, где. Моя младшая за Федькиного среднего замуж вышла. Его Машка, за моего Володьку. Нас у батьки пятеро было, у дяди Василия – шестеро. А есть ведь в деревне и по семеро. Все переплелось. Не знаешь, где кто. Одним жгутом жизнь всех заплела. Всех!
Сергей встал, подбросил в костёр дров, поправил его.
– Приплывет, Федька-то… Освободится и приплывет. Он это место знает, найдет…
...Дела, наверное? Освободится и приплывёт… Лодка у него справная, мотор новый. Приплывёт… Приплывет!..
Сергей стоял неподвижно и смотрел на реку.
В осеннем
Что это были инопланетяне – сомнений не было, потому, что тарелка аккуратно поискала место для посадки, потушила свои желтые огни и плавно села на полянку, которая вдавалась в опушку леса, практически вырубленного за эти годы «черными лесорубами».
«Наши бы прохреначили просеку до самой Подгузки», – удовлетворенный своей проницательностью, подумал дед Пахом.
Свернув с дороги в эту самую Подгузку, по которой он шел, направился к диску прямо по заросшему полю.
От тарелки пахнуло теплом и каким-то спокойствием.
«Как от коровы. …Ладно скроена. Сварщики у них добрые», – подумал Пахом, пнув одну из ног. Увидев ровный аккуратный след шва, поковырял его ногтем: «Не иначе, как из титана».
Обошел вокруг, под брюхом лег на землю, стараясь разглядеть где у них стыки с дверью, которая, по его разуменью, должна быть где-то там. Их «на глаз» заметно не было, но был виден слегка серый квадрат, очерченный узкой полоской.
«Кому нарисовали? Кто видит?» – думал Пахом, лежа на спине и разглядывая живот тарелки.
Вдруг откуда-то пришло: «Если нагар, при проходе через плотные слои атмосферы на месте неровностей, то, какого хрена все болтают, что передвигается с немыслимой скоростью? При этой – немыслимой скорости и наличии выпуклостей все сгорит нахрен в плотных слоях атмосферы. А что не сгорит здесь – сотрет там космической пылью, как наждаком. Маскируются…» – рассудил про себя дед и вспомнил журнал «Наука и жизнь», которым он когда-то зачитывался, когда почтальоном была ещё Люська.
«Вот ведь не лень ей было, хоть жара, хоть стужа, в сапогах ходить? Ножки ровненькие. По кой сапоги на таких?..
…Можа, у них несколько режимов-скоростей. А можа, – как амфибия?.. Огнем-то что-то слабо плевалась когда садилась. Не в огне, наверняка, дело…
И цвет-то у него какой-то несерьёзный – так для острастки более. Фейерверка больше, чем делов. А, можа, огонь и не при делах к движку-то?.. Можа, территорию просто дезинфицировала перед тем, как присесть?..»
Пахом развернулся и понюхал землю. Земля пахла землей и ещё чем-то давно забытым.
«Да и характер у неё был легкий. Вот ведь увез, басурман, из деревни… Как облако тенью прошлось по деревне. Была и нету. Как жизнь сложилась на чужбине?
...А, можа, эта самая посудина и ни при чем? Бутафория одна. Дела…»
Дед подполз к ноге и ткнулся в неё лбом. Нога была реальная, теплая. Встал, отошел в сторону, закурил и стал смотреть на аппарат, который ему очень нравился.
«А и то, правду народ бает, что если весчь красивая снаружи, то все в ней, значит, без заковык и в нутрии должно быть».