Шагни в Огонь. Искры
Шрифт:
Из тёмной комнаты башни окно казалось вырезанным прямоугольником серо-голубого вечернего неба, с паучьим перекрестьем тонких решёток. Солнце уже село, снаружи выл ветер, но небо не темнело, сияя холодной далёкой голубизной.
Высокий мужчина постоял у окна, задумчиво глядя вверх. Звёзды ещё не начали зажигаться, ещё лишь ранний вечер осеннего месяца каннаци.
В прошлый раз мужчина заходил сюда две с половиной недели назад: посещение башни дважды в месяц значилось в его расписании, и изменять написанному мужчина
Что-то сегодня покажет хрустальный шар?
Огромный, в две человеческих головы, круглый прозрачный шар затеплился матовым светом, когда мужчина сел в кресло перед столом и откинулся на длинную жёсткую спинку. Осветил колеблющимся сиянием продолговатые стальные глаза, тонкий нос, суровую линию губ и длинные изящные уши.
– Посмотрим, – прошептал мужчина, и медленно, вязкой лавой, текучим пламенем в шаре стала проступать картинка.
Хиден, Тайо: Таллинн
Осень рвала с деревьев красно-жёлтые листья, взметала, разбрасывая по зелёной ещё, яркой, сочной траве. В этом году осень выдалась тёплая, сухая, продолжительное «бабье лето». Видимо, поэтому в ранний этот вечер на дорожках парка «Кадриорг» гуляло немало людей.
У Лебединого пруда, опираясь на металлические решётки перил, стояли двое: мужчина и женщина. Как иногда бывает у пар, эти двое, казалось, были полностью противоположны друг другу. Он высокий, с едва наметившимися морщинками на лбу и в уголках глаз, отрешённый, похожий на бродячего художника; светлые волосы касались плеч. Она маленькая, смешливая, при разговоре любящая жестикулировать, досконально описывая свои чувства. И в то же время эти совсем непохожие двое с одинаковым выражением абсолютно разных лиц смотрели на воду, на отражение неба в пруду, поддакивали словам другого в те самые единственно правильные моменты, когда и надо поддакнуть, замолкали, давая собеседнику право голоса, и заговаривали, понимая, когда настаёт миг говорить. В каком-то смысле эти двое составляли замечательную, идеальную пару – идеальную невозможно, таких не бывает.
Но они были.
– А вот хотелось бы в Ирак или на Янцзы, или в Египет, – мечтательно произнёс мужчина.
– В Египте вовсю копают, – подхватила женщина. – А хорошо бы. Только пустят ли?
– И детей не оставишь, – согласился он. – Значит, только по Союзу.
– В Пскове мне понравилось, хоть и не наш профиль. Да и недалеко было, удобно.
– И какие находки...
Недалеко от пары, на краю пруда, занимались неким важным делом двое детишек, мальчик и девочка, по виду одногодки. Сторонний человек сразу провёл бы параллель между ними и взрослыми: девочка походила на отца, тоненькая, изящная, а мальчик был портретом матери, крепкий темноволосый пацан с серьёзным взглядом.
На родителей они, самостоятельные личности, внимания не обращали.
– Дай булку, – скомандовала девочка, кинув взгляд на водную гладь, – будем кормить уток.
Мальчик послушно начал рыться в карманах куртки, достал аппетитную горбушку с жёлто-коричневой шкуркой. Протянул
Та, присев, стала крошить булку в воду, приманивая в изобилии плавающих в пруду птиц. Мальчик смотрел.
Взрослые совсем рядом продолжали неспешную беседу.
– Хиден-эли, – прошептал длинноухий мужчина, нежно любуясь девочкой в хрустальном шаре. – Потерпи, малютка, скоро я тебе всё расскажу. Вытащу тебя оттуда.
Девочка развивалась хорошо, обгоняя многих своих ровесников. Поначалу он наблюдал за ней через каждые три дня: когда она ещё младенцем лежала в колыбели и вопила, требуя внимания; потом, убедившись, что всё обстоит благополучно, стал заглядывать в шар не чаще раза в месяц, а то и в два месяца. Был даже период, когда он, полностью уверенный в успехе дела, не пользовался хрусталём около полугода; и вот, в последнее время снова начал наведываться в башню дважды в месяц.
– Уже скоро, – повторил мужчина сам себе.
Ей уже девять, через годик-полтора девочка будет поддаваться обучению. Тогда и наступит время открыть ей правду.
– Когда Хиден только родилась, – сказала женщина, наблюдая за целеустремлённым выражением на лице дочери, – я по первости напугалась, что девочка у нас больна, да и врачи качали головами: она такая беленькая. Подозревали альбинизм.
– Я помню. И эти диагнозы, что-то про отсутствие пигмента, да?
– Как ты запомнил? – засмеялась она. – С твоей-то катастрофической рассеянностью?
– Любимая, она же всё-таки моя дочь.
– А дело-то было в тебе, твоя наследственность. Но я-то всегда понимала, что никакая она не альбиноска – глазки у неё ясные, голубые.
– Я тебя люблю, – невпопад сказал мужчина.
– И я тебя тоже, – развеселилась жена. – Куда же я без тебя, горе ты моё луковое.
– Иногда мне кажется, – интонация была серьёзной, – что я не существовал до встречи с тобой. Знаешь, всё, что было до, – словно покрыто туманом, и только с твоим появлением моя жизнь обрела краски.
– Скажешь тоже, – живо возразила женщина, смущённо улыбнулась.
– Но это правда. Я помню, конечно, своё детство, первое сентября и школу, университет; помню, как решил заниматься археологией, но знаешь – это всё так плоско и бессмысленно по сравнению с яркостью моей жизни после встречи с тобой.
Слегка зарумянившись, она прильнула к нему, утыкаясь в складки пальто, вечно нечищеного пальто – он всегда забывает сказать ей, чтобы почистила, никогда не замечает. Муж обнял её, лёгким движением погладил по макушке, прижался губами к тёмным волосам.
Дети на краю пруда, окружённые стаей голодных уток, что-то бурно обсуждали.
Мужчина в тёмной комнате досадливо поморщился, кинул взгляд на окно. Прямоугольник казался чёрным, прутья решётки поглотила ночь – стемнело быстро.
Снова посмотрел в хрустальный шар, на пруд в чужом мире, на обнявшуюся пару.
С коротким вздохом прошептал:
– Несчастные слепцы...
Сомицу – ноябрь