Шах и мат
Шрифт:
Я улыбаюсь:
– Кстати, когда это случилось?
– Что именно? – Нолан посылает мне озадаченный взгляд.
– Когда ты научился играть в шахматы?
– Не помню. Больше чем уверен, что ответ есть в «Википедии».
– Наверняка. Но, в отличие от моей сестры, я отказываюсь читать, что там написано. Личные границы и все такое. – Я останавливаю Нолана, потянув за пальто.
Он отдал мне свои перчатки, потому что на улице дубак, а я забыла взять свои. В них мои руки выглядят особенно крошечными, и Нолан улыбается, заметив это.
–
– Мне было… пять? Но я не то чтобы много чего понимал в том возрасте. Думаю, осознанно я играл уже в шесть.
– Тебя учил дедушка?
– Типа того. В то время он обучал множество людей, и я просто… хотел быть в центре событий. Он был самым крутым из всех, кого я знал, так что я всеми силами пытался привлечь его внимание.
– А твои родители были против?
Нолан пожимает плечами:
– Мой отец – засранец. И даже если бы он им не был, шахматы не его стихия. Когда я был маленьким, то часами думал о пазлах, лего или прочих игрушках, пытался понять их смысл, анализировал и не знал почему. Отец думал, что со мной что-то не так. Пытался заставить меня заниматься всевозможными видами спорта. И у меня были успехи, потому что я был высоким и быстрым, но все это не было…
– Все это не было шахматами?
Он кивает.
Я думаю об отце. О том, что он, наоборот, постоянно подталкивал меня в сторону шахмат. О том, что если бы он был жив, то мы бы, скорее всего, общались не больше, чем Нолан с его отцом. Сильно разные пути, один итог.
– Ты ненавидишь своих родителей?
Нолан не удерживается от смешка:
– Не думаю. Я вообще о них не особенно много думаю. Давно не вспоминал. – Он сглатывает. – Почему-то от осознания этого еще больнее.
Я протягиваю руку и опускаю ее в карман его пальто. Нолан выдыхает белое облачко пара в вечерний воздух:
– Это не имело значения, когда дедушка был жив, потому что он был тем, кто понимал меня. В детстве он был такой же, как я. Когда мои родители развелись, они перестали думать о том, что должны заботиться обо мне. Мама снова вышла замуж. Отец женился. Когда его новая жена забеременела, всем стало легче. Обо мне вспоминали в последнюю очередь, и я мог неделями оставаться у дедушки. Мы были вдвоем. Только и делали, что играли.
– Ты когда-нибудь его обыгрывал?
– О нет. Долгое время нет. До тех пор, пока мне не исполнилось девять или десять. Тогда я начал выигрывать, и это вызывало у меня страх. Дедушка ненавидел проигрывать так же, как и я. Так что я думал, что он разозлится. Но… – Нолан качает головой. – Думаю, я никогда не видел его счастливее.
– Возможно, он не ненавидел проигрывать так же, как и ты.
– Думаю… – Он останавливается, и я останавливаюсь вместе с ним. Мы смотрим друг другу в глаза. – Однажды он сказал мне, что порой, с некоторыми людьми, дело не в победе или поражении. Что с некоторыми людьми важно просто продолжать играть. Долгое время я ему не верил.
– Да? – Я отвожу взгляд, наблюдая за тем, как садится солнце. –
– Я знаю.
– Перестань читать мои мысли. – Я тыкаю его пальцем в живот. Но Нолан перехватывает мою руку и притягивает меня ближе. – А что делаешь ты, чтобы пережить поражение?
– Ничего.
– Просто каждый раз чувствуешь себя дерьмово?
– Чтобы стать топ-игроком, ты просто обязан ненавидеть проигрывать. Практически уверен, эти два гена находятся в одной хромосоме.
– Так вот почему ты не умеешь проигрывать?
– Ага. И ты тоже.
Я улыбаюсь:
– Не буду врать, звучит правдоподобно. Когда я была маленькая, никак не могла понять, почему Истон так спокойно относилась к проигрышу, тогда как даже ничья заставляла меня взрываться.
– Истон?
– О. Моя лучшая подруга. – Я сглатываю. – Бывшая лучшая подруга?
Нолан наклоняет голову:
– Она что, съела твою королеву?
– Нет. Она… уехала. В колледж. В Колорадо.
– А.
– Ну да. С тех пор от нее ни слуху ни духу. – Я вздыхаю. – Скажи, как вы с Тану и Эмилем не теряете связь?
– Это не то же самое. Эмиль все еще живет в Нью-Йорке, и он ненавидит общежития, поэтому постоянно зависает у меня. А Тану ты знаешь. Нужно постараться, чтобы от нее избавиться.
– Ага, – стараюсь, чтобы голос не звучал так, будто завидую. – Истон теперь считает меня скучной и неинтересной, потому что я… не знаю. Больше не играю с ней в пиво-понг?
– Она тебе так сказала?
– Нет. Но я точно знаю.
– Может, ты додумываешь?
– Нет.
Нолан кивает, и мне нравится, что он не пытается мне лгать или убедить, что это все мое воображение.
– Ты думала спросить у нее напрямую?
– Нет. Я… Не хочу, чтобы она меня жалела. Хочу, чтобы она общалась со мной, потому что сама хочет.
– Ну да, – Нолан вновь кивает со знающим видом. Подбородок врезается в ворот пальто. – Тебе и правда нравится за все отвечать.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе нравится быть главной. Чувствовать, что ты что-то делаешь для других. Контролировать.
– Нет. – Я хмурюсь. – Вовсе не так.
– Предполагаю, тебе легче с людьми, когда ты им нужна больше, чем они тебе. Не так рискованно. Не так опасно, верно я говорю?
– Нет. По словам Сабрины, моей семье теперь нужны от меня только деньги. И это Истон перестала со мной общаться, не я с ней. А ты – я определенно тебе не нужна…
– Но ты нужна мне.
Я фыркаю:
– Перестань. У тебя миллион секундантов, полчища фанатов, которые тебя обожают, Тану и Эмиль, пугающий менеджер Эль, журналисты, да весь мир…
– Мэллори. – Нолан заставляет меня остановиться. Выражение лица абсолютно серьезное. – Шахматы порой делают твою жизнь очень одинокой. Вокруг тебя может быть целая команда, но в самый ответственный момент ты совершенно один. Играешь один. Проигрываешь и выигрываешь один. Идешь домой – и там ты тоже один.