Шах вам, королева!

Ларина Арина

– Это шоковая терапия. – Евгения Михайловна с сочувствием взглянула на дочь. – Если тебя жалеть, ты раскиснешь и наделаешь глупостей. Позвони Косте сама и спроси, когда его ждать на ужин. Мол, мы без него не хотели бы садиться, поскольку он глава семьи. Мужики любят лесть. Кстати, ты эту секретаршу видела? Он ее сам брал?

– Сам. – Ленины глаза моментально высохли. – Молодая, тощая.

– Сильно тощая? – обеспокоилась мама.

– Ужас. Только грудь здоровая. А ноги – ниточки. Еще и кривоватые. Она на шпильках ходит – смотреть страшно. Того гляди подломятся, – с готовностью доложила дочь.

– Ясно. Привычек

Костя не меняет. Ты тоже когда-то была не такая задастая.

– Мама!!!

– Что «мама»? Бери у него деньги и иди жир отсасывать.

– Я боюсь.

– Тогда спорт и диета. Ладно, хватит воду в ступе толочь! Звони ему! Я рядом посижу!

– Может, лучше ты? – Лена робко толкнула в ее сторону трубку.

– Звони давай.

Как и следовало ожидать, Костя был вне зоны действия.

– Абонент не абонент, – пробормотала Елена и горько расплакалась. – А еще эта скелетина тут! Вот ей радости-то будет!

Вернувшаяся с прогулки по окрестностям «скелетина», увидев зареванную родственницу, никакой особой радости выказывать не стала. Более того, вместо мстительных выступлений и ударов по больному, она торопливо ретировалась в Димину комнату, насильно утащив с собой мужа, начавшего выспрашивать, уж не аллергия ли, часом, у сестренки.

Валентина задумчиво разглядывала памперс, сосредоточенно сдвинув брови и наклоняя его то так, то эдак.

– Золото ищешь? – усмехнулся Рома, возлежавший на диване перед телевизором и щелкавший пультом. В день солидарности всех трудящихся каналы показывали какое-то старье, бабские концерты и сериалы.

– Гляди, цвет какой-то сомнительный, – тревожно отозвалась жена, сунув ему под нос результат ребенкиного пищеварения.

– Валька! – Романа аж подкинуло взрывной волной возмущения. Он метнулся в угол, словно таракан при виде тапочка. – Ты совсем спятила!

– Чего? – Валентина недовольно уставилась на мужа. – Ах, какие мы нежные! Мне что, одной переживать теперь? У ребенка со стулом что-то. У твоего ребенка, между прочим!

– У нашего, – поправил ее муж.

– У нашего. Так что давай вместе волноваться.

– А можно как-то без меня? Я все равно ничего в этом не понимаю. – Роман брезгливо покосился на памперс.

– Можно, – широко улыбнулась жена, блеснув крепкими белыми зубами. – Я буду думать, а ты иди, Настасью вымой. И не урони.

– Слушай, Валь, ну не умею я! Чего ты издеваешься? Хочешь продемонстрировать мою неприспособленность к воспитанию детей? Так я не спорю. Ты в детях разбираешься, я в другом.

– Видела я твое другое, – сварливо замахнулась на него Валентина. – Еще раз будешь соседке глазки строить, обоим накостыляю. Кстати, она несовершеннолетняя, так что поаккуратнее. Разбирается он.

– Слушай, Валь, ну чего ты гудишь, как осенняя муха? – примирительно протянул муж. – Праздник же. Давай винца выпьем, молодость вспомним.

– Рома, какое винцо? – Валя раздраженно поморщилась. – Мне нельзя, я кормящая. И что значит «вспомним молодость»? Я что, по-твоему, уже в тираж вышла? Чего это мне вспоминать? Сейчас как дам в лоб!

– Это я, я молодость вспомню, – торопливо исправил оплошность Рома. – Я же старше тебя на два года.

– Звучит издевательски! – бросила Валентина, скрываясь в детской, откуда призывно вопила полугодовалая Настя.

Раньше Рома

не представлял, что означает появление ребенка. Когда Валька сказала, что залетела, он даже не особо расстроился. Валя была ничего – крепенькая, с пятым размером груди. Бегала за ним как собачонка. Что еще надо для семейной жизни? Поэтому Рома не особо сопротивлялся навязанной ему свадьбе. Мать, конечно, орала дурниной, но она всегда орала, и к доводам родительницы он не прислушивался. Путем сложных разменов и цепочек молодым сделали маленькую двушку, так что ни Валины родственники, ни Ромина мамаша в их отношения не лезли. Но на этом плюсы заканчивались. Упругая и крепкая Валя за несколько месяцев превратилась в огромную шарообразную тетку, да еще вдруг выяснилось, что родит она не парня, а девчонку. Это было так же обидно, как найти на улице мешок с деньгами, а потом узнать, что они фальшивые. Друзья утешали, что жена потом придет в норму, девчонки – тоже люди, а парня можно родить позже. Но им было проще. Так утешают смертельно больного, прекрасно понимая: сказать что-то надо, а ничего позитивного уже не придумать.

После родов Валя стала еще толще. Роман даже предположил, что она не всех родила, и осмелился намекнуть жене, чтобы она сходила и проверилась, не остался ли там еще кто – уж больно обширной была талия. После этого он некоторое время щеголял с сине-желтым фингалом и рассказывал всем любопытствующим, что упал со стула, когда вкручивал лампочку. Так ведь мало того, что Валя распустила руки, он же и оказался виноватым: бестактным, нечутким и ненадежным. Оказывается, нужно было поддержать жену в сложной ситуации комплиментами, чтобы у нее не скисло молоко! Рома тихо сатанел от недосыпа и сложностей такой, казалось бы, простой и понятной ранее семейной жизни. Крошечный, до изумления страшненький младенец орал круглые сутки, прерываясь лишь на короткий сон. И как орал! Товарищи дорогие! Даже мама, перекрывавшая своими децибелами любую сирену, не шла ни в какое сравнение с этим маленьким монстром.

В гости нельзя – потому что ребенок. Пригласить мужиков на пиво тоже нельзя – потому что ребенок! Курить, болеть за наших, громко разговаривать, открывать окна и вообще жить тоже нельзя – потому что ребенок!!! Да еще теща стала приезжать, как на работу, постоянно мотаясь по жилплощади и норовя простерилизовать возвращающегося с работы зятя дешевой водкой. Причем протирала ему руки, а внутрь не давала!

Половая жизнь остановилась, и единственный Валькин плюс – огромаднейшая грудь, от молока ставшая и вовсе арбузоподобной, – находился вне зоны досягаемости, поскольку дражайшая супруга в любую свободную минуту, вместо того чтобы приласкать заброшенного мужа, валилась спать и засыпала еще в падении.

Иногда Рома осторожно подходил к кроватке и смотрел на дочь. Настя была похожа на что угодно, только не на него. В рекламе показывали совершенно других детей: они улыбались, агукали, ели и даже памперсы пачкали как-то интеллигентно и ненавязчиво. Эти же шесть кило живого веса просто отравляли его жизнь. Никакой любви к ребенку Роман не чувствовал. Он даже иногда стеснялся, что отцовский инстинкт в нем не проснулся. Наверное, надо попробовать родить парня. Но представить, что опять придется не спать, бегать среди ночи по аптекам, платить кошмарные деньжищи врачу лишь за то, что она послушает дите трубочкой и заглянет ей в рот… Нет уж, увольте!