Шахидка с голубыми глазами

Дышев Андрей Михайлович

Палец кассирши с золотым перстнем завис над клавиатурой. На лицо женщины легла тень. Губы непроизвольно скривились в какой-то мучительной иронии.

– Так это не сотрудник, а сотрудница, – мгновенно похолодевшим голосом сказала Лариса. – Яна Ненаглядкина… Что за дурацкая фамилия!

Тут она нахмурила брови, вздохнула и, не поднимая на меня глаз, сказала:

– Вообще-то начальник запрещает нам заходить на сервер с банком данных, – сказала она тем голосом, каким объявляют о начале обеденного перерыва в кассе, но все же защелкала пальцами по клавишам. – Гнать в шею надо таких сотрудниц, а не ловить их на лжи… Возраст какой?

– А разве там надо указывать

возраст? – не поверил я.

– А как же! Все надо указывать!

Она сдвинула цветы на край стола, будто они ей сильно мешали.

– Лет двадцать пять будет, – наобум сказал я, ловя себя на мысли, что ни разу не задумывался о том, сколько Яне лет. – Хотя нет. Я преувеличил. Двадцать два от силы.

– Понятно, – хмыкнула Лариса и снова скривила губы. Несколько секунд она напряженно всматривалась в экран, после чего голосом электронного диспетчера выдала: – Рейс «шестнадцать-сорок пять» до Мадрида, вылет завтра в девятнадцать тридцать, место «три А».

«Мы наверняка полетим в одном самолете с ней!» – подумал я.

– А кто рядом с ней, на месте «три Б»?

– На «третьем Б» Богдан Дрозд… – и тотчас сладко посмотрела на меня; на ее языке, как на батуте, прыгали едкие слова: «Да, зайчик, рядом с твоей Ненаглядкиной будет сидеть мужчина, и полетит эта парочка в солнечную Испанию, далеко-далеко от тебя…» – Все? – удовлетворенно спросила Лариса. – Куда ты сейчас?

– На работу.

Лариса взглянула на часы и неестественно ахнула.

– И я опаздываю! Не вовремя ты со своими сотрудницами…

И принялась переобуваться в третий раз.

Глава 12

ХИТ СЕЗОНА

По-моему, бабушка Кюлли так до конца и не поняла, что я делаю в ее доме и какой от меня прок. Тем не менее она относилась ко мне едва ли не как к любимому внуку и несказанно утомляла разговорами. Пока профессор собирал дорожный чемодан в своем кабинете, мы с хозяйкой сидели на кухне. Пол по случаю побелки потолка был застелен газетами, и старушка, передвигаясь по кухне, издавала шелестящий звук, как хомячок в банке. Она была настолько подвижна, что у меня устали глаза смотреть на нее, и я думал о том, что несправедливо приписывают всем поголовно прибалтийцам медлительность.

– А вы читали стихи профессора? – спросила она, поднося мне глубокую глиняную тарелку с борщом. – Как? Вы ничего не читали из его любовной лирики? О, молодой человек, ну как же, как же!.. Чеснок подавать? Можно натереть хлебную корочку. А если вы смелый, то покрошите пару зубчиков прямо в тарелку…

Я машинально кивал, соглашаясь на любую кулинарную смелость, крошил чеснок в борщ, натирал им хлебную корку и ел его просто так, вприкуску. В мыслях я прокручивал главные события дня и детально вспоминал возвращение в профессорский особняк. От агентства воздушных сообщений до улицы Грибоедова я доехал на такси, в котором чувствовал себя достаточно спокойно и, погруженный в свои мысли, даже забыл про наемных убийц. Но когда я вышел из машины и по скользкой тропинке, размоченной непрекращающимся дождем, пошел к виноградникам, а оттуда к парку, тревога и напряжение опять устроились в моей душе. В парке, под кронами вековых буков, было темно и сыро. Я не мог идти быстро, так как глина расползалась под подошвами ботинок, и оттого тревога выросла до степени твердой уверенности, что в меня сейчас выстрелят. Я часто останавливался, прислонялся к стволам деревьев, вытаскивал пистолет и, ломая глаза, вглядывался в темноту. Кровь стучала у меня в висках, дыхание суетилось в груди, металось туда-сюда, словно искало выход… Если бы я

был наемным убийцей, то именно здесь, в этом старом, заброшенном парке ждал бы свою жертву.

Но ничто не нарушало глубокую, застоявшуюся парковую тишину. Ни одного человека я не встретил в этих дебрях и, отдохнув у очередного букового ствола, заталкивал пистолет за пояс и продолжал идти вверх.

То ли у моих недоброжелателей перевелись наемные убийцы, то ли они по какой-то причине оставили меня в покое. Я подошел к профессорскому особняку, и мое сознание обожгла жуткая мысль: киллеры могли оставить меня в покое только по той причине, что они выполнили свою главную миссию. И эта мысль жгла меня свинцом до тех пор, пока я не увидел на пороге профессора – живого и невредимого.

– …Особенно мне нравится его ранний цикл, – тараторила бабушка Кюлли, нарезая белоснежное сало тонкими длинными ломтиками, как картофель для фритюра. – Вот, к примеру, такая баллада… На эстонском, конечно, она звучит намного лучше, но… Слушайте!

Белая гвоздика предала меня,Белая гвоздика обо мне забыла,И холодной ночью стылая лунаВ темное окно скупо мне светила.Белая гвоздика – зависть все же черная,Красоте твоей юной позавидовала… позавидовала…

Ой, а дальше-то как? Вылетело из головы… На эстонском языке помню, а на русском нет…

Она шлепала сморщенными голубоватыми пальцами себя по лбу, но продолжение стиха так и не вспомнила.

Я думал про Яну и профессора. Зачем Яна летит в Испанию, причем в то же время, что и профессор? Может, ей стало известно, что он не внял моему предостережению, проявил упрямство, и теперь она устремляется за ним, чтобы там, на месте, уберечь его от опасности, известной только ей?

Это предположение показалось мне наиболее правдоподобным, и я даже несколько повеселел, когда представил, как мы с Яной тайно друг от друга неотвязно ходим за профессором, оберегая его драгоценную жизнь. Ну, хорошо, я делаю это потому, что хочу сохранить не только профессорскую, но и свою жизнь тоже, отчасти, за приличный гонорар. Но отчего Яна так дорожит профессором? Обыкновенная соседка по балкону, которую Веллс даже не очень-то хорошо помнит… Ответ на этот вопрос я получил почти одновременно с горшочком, в котором под слоем сыра была запечена фасоль и свинина.

– Но этот стих мало кто знает, – сказала бабушка Кюлли, ставя передо мной подставку со специями. – Осторожнее, очень горячо!.. Особенно популярны стихи, которые позже положили на музыку. Вы, конечно, слышали «Элегию»? Хит сезона! И никто не знает, что лет двадцать назад я помогала Лембиту перевести ее на русский. Я тогда часто подрабатывала на литературных переводах, потому что мы с Лембитом очень нуждались. Это только последние месяцы Лембит стал много зарабатывать. Я бы сказала, баснословно много, и его прежние заработки, включая институт и Фонд, кажутся просто смешными… Так вот, «Элегия»!

Она встала у окна и попыталась войти в соответствующий «Элегии» образ: дрожащие сухие пальцы поднесла к виску, редкие брови выгнула страдальческим углом, прикрыла глаза и низким глухим голосом заговорила:

Реки-потоки людские

Бьются о заструг кварталов,

Сотни и тысячи судеб –

Для каждого утро настало,

Звезд голубых мириады –

Столько и глаз, и улыбок.

Тебя только нет в этом мире.

Меж стен, берегущих молчанье,

Немея, стоит пустота.