Шахидка с голубыми глазами
Шрифт:
Я выстрелил от бедра, и пуля впилась в пояс, с легкостью пробив обмотанную липкой лентой упаковку пластида.
Оглушительный взрыв сплющил джип, словно пустую консервную банку, из арки в обе стороны полетели покореженные двери, колеса, а вслед за ними выкатилось облако огня…
Я успел повалить Яну на кучу битой штукатурки и накрыть ее собой.
Глава 35
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Врач-нарколог долго осматривал Яну, изучал ее язык, оттягивал ей веки, считал пульс, мял живот. Увидев на ее запястье шрам от порезов, он
– Могу сказать, что это не героин, не опиум, – вполголоса произнес врач, подводя меня к окну. – И уж, конечно, не метадон и не метилфентанил. Скорее всего, она приняла какой-то психотропный препарат. Вы же видите – у нее совершенно подавлена воля.
За мутным, покрытым подтеками окном порхала стая голубей. Ветхий дом с почерневшими чугунными балконами, похожими на обглоданные скелеты, кидал на двор густую тень. Припаркованную у котельной старую машину со спущенными колесами и выбитыми стеклами облюбовали два кота. Они лежали на ее продавленной крыше, греясь в лучах заходящего солнца.
– И что же делать? – спросил я врача. – Как ее лечить?
– Жизнью, – ответил врач, медленно, купюра за купюрой, пересчитывая гонорар. – Пару дней отпаивайте ее чаем с медом и лимоном, кормите фруктами. Если средства позволяют, то увезите ее в какую-нибудь теплую и жизнерадостную страну. Скажем, в Испанию… – Врач поймал мой взгляд, но истолковал его неверно и добавил: – Ежели не позволяют, то просто махните за город. Жить здесь, тем более с таким видом из окна, просто невыносимо. Март в Москве – самое гадкое время.
Застегнув куртку и намотав поверх воротника шарф, он кинул взгляд на неподвижно лежащую Яну и дал последний совет:
– В конце концов, займитесь сексом. Тоже весьма эффективное средство от депрессии.
В комнате, которую шустрая хозяйка обычно сдавала «на сутки», мы жили уже третий день. Это была одна из шести комнат в коммуналке, расположенной в мрачном доме на окраине какого-то заводского района. В нашем распоряжении был рукомойник с чугунной мойкой и медным краном, из которого вода вылетала острой плоской струйкой; большая антикварная кровать с пузатым полосатым матрацем; ученическая парта вместо стола да исцарапанный шифоньер с затхлым запахом нафталина. Соседи нас не тревожили, я вообще их не замечал, когда выходил на общую кухню, чтобы вскипятить чайник.
Яна очень тяжело возвращалась к жизни. Я почти не отходил от ее постели. Призывая в помощники всю свою нежность и терпеливость, я часами рассказывал ей веселые истории из своей жизни или просто лежал с ней рядом, напротив распахнутого окна, откуда доносился веселый щебет воробьев. Я с ложечки поил ее крепким куриным бульоном, таскал с рынка самые роскошные виноградные грозди и самые яркие и спелые апельсины.
В конце третьего дня (был вечер, я дремал у распахнутого окна) Яна вдруг резко села в кровати, с каким-то озорством покачалась на матрасе, проверяя, насколько тот скрипит, и, к моему приятному удивлению, попросила меня сбегать в магазин за вином, причем ей хотелось выпить исключительно испанскую «Утиель-Рекену».
За то время, пока я носился по супермаркетам, добывая вино, Яна приняла душ, приготовила кофе и красиво сервировала школьную парту, позаимствовав у соседки роскошные тарелки и блюдца эпохи императора Александра III.
Этой ночью я понял, что Яна выздоровела. Наутро нас вышли провожать все обитатели коммуналки – пять милых голубоглазых старушек. Они, как и мы, не выспались этой ночью из-за звуковой сверхпроводимости стен, но были бодры, веселы и наперебой желали нам счастья и вечной любви. Потом они долго стояли на пороге квартиры и махали нам вслед.
Чтобы лишний раз не испытывать судьбу, я решил отказаться от самолета и поезда, и мы поехали в Крым давно отработанным московскими студентами способом – автостопом.
Часть пути мы преодолели на легковой машине, где за рулем сидела мощная, как метательница молота, женщина, которая всю дорогу рассказывала нам о породистых собаках. Другую часть – на автобусе, набитом «челноками» и их товаром. Самым комфортным транспортом оказался «КамАЗ» с фургоном, в котором находились исключительно шведские ортопедические матрасы. Там мы и спали, и кувыркались, и, глядя в потолок, читали друг другу стихи: я – из русской любовной лирики девятнадцатого века, а Яна – Лембита Веллса.
Я ни разу, ни намеком, ни полусловом не обмолвился о той страшной паутине, в которую завлекли Яну. Я ждал, когда Яна сама захочет и, главное, сможет пересказать мне свою жуткую историю. И это наконец случилось.
Кажется, мы ехали по Запорожской области. Яна повернулась на бок, подложила под щеку ладонь и, глядя мне в глаза, вдруг спросила:
– А тебе никогда не приходили в голову мысли о самоубийстве?
– Нет, никогда, – признался я. – Однажды мой знакомый ученый-генетик сказал, что у меня качественная наследственность и к моему генетическому набору надо относиться особо бережно, насаждать его и тиражировать всеми возможными мне способами до глубокой старости.
Я шутил, но Яна этого не заметила.
– А мне казалось, что жизнь закончена, – произнесла она задумчиво. – Что впереди только чернота и неутихающая боль обиды. Ты даже не можешь представить, как мне было плохо! Все человечество вместе с планетой Земля стало мне казаться плоским и черно-белым, как старый фотоснимок. И я была готова смять его в кулаке и выкинуть за ненадобностью.
– А сейчас?
– Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, – после паузы произнесла Яна и, вздохнув, добавила: – Какая же я была дура!
– И врачи, как назло, попались липовые.
– Что ты! – воскликнула Яна. – Они мне как отцы родные были! Они показали мне выход из тупика, чудесный путь к вечной молодости. Я должна была уйти из жизни гордой и отомщенной, а Дэну предстояло всю оставшуюся жизнь каяться и страдать.
– Ты знаешь фамилии этих врачей?
– Нет. Они назвали только свои имена, и те, по-моему, придуманные. Один был Лукой, а второй – Матфеем. На второй день, как я попала в реабилитационный центр, они стали со мной работать.