Шахматы из слоновой кости
Шрифт:
– Насильно мил не будешь: уезжайте.
Прошло месяцев пять – письмо из Воронежа. На имя директора. Официально. От председателя месткома городского автотреста.
«Доводим до вашего сведения, что вы у себя в совхозе в целинном воспитываете сплошных летунов. Данное определение распространяется на Щербакова Григория и Щербакова Федора, которые, согласно представленным ими документам, работали прежде у вас. Мы приняли данных работников как людей, досадили на машины, обеспечили загрузкой, а они: не то,
Вот результат вашего воспитания, о чем и сообщаю».
Через два дня после того, как пришло письмо, приехали в совхоз Щербаковы. Явились к директору.
– Не то… – сказал Григорий.
– Не по нам Воронеж, – подтвердил Федор, – тянет обратно на целину – и хоть ты что.
И оба в голос:
– Примете?
Прогонишь разве таких?
Григорий попросил:
– Если можно, обратно на водовозки нас, на другую работу не хотелось бы.
– Не по нам, – подтвердил Федор.
В тракторной бригаде Григория Барбашина пожар случился.
На стане. Днем.
Кроме самого бригадира, который ремонтировал трактор, да поварихи, никого не было: пахота.
Пожар начался от углей, которые повариха выгребла вместе с золой из печки. Загорелась земля, пропитанная бензином.
Огонь побежал, побежал по земле и охватил кольцом бочки с горючим – тридцать бочек по двести килограммов бензина в каждой.
Увидела первой сама же повариха, закричала не своим голосом. Барбашин выполз из-под трактора, глянул – и будто пружина его с земли взметнула: прыгнул к сарайчику, где инструмент разный хранится, схватил лопату, кинулся к огненному кольцу, перемахнул через него, принялся лихорадочно окапывать бочки.
А лопатой много ли сделаешь? Того и гляди, огонь на бочки перекинется. Эх, плугом бы пройтись вокруг бочек! А что, если в самом деле пройтись? Ведь ремонт трактора он закончил, плуги – вот они, цепляй любой.
Барбашин бросил лопату, вновь перемахнул через огненное кольцо. Однако на этот раз огонь успел уцепиться за промасленные брюки бригадира, переполз с брюк на куртку.
– Горишь, – закричала ему повариха, – горишь ведь, Григорий!
Барбашин сорвал с себя куртку, хлопнул ею о землю, сбивая пламя, потом ею же похлопал себя по брюкам.
– Все равно горишь.
– Черт с ним, некогда…
Он подбежал к трактору, завел, подъехал к плугам.
– Цепляй, Мария!
Повариха прицепила плуги, глянула на бригадира; желтые языки ползут уже по солдатской гимнастерке.
– Ой, спалишь себя!
Барбашин не ответил, рванул рычаги, машина послушно ринулась в огонь.
Совсем
Опахав бочки, он вывел трактор из кольца, спрыгнул па землю и стал кататься по ней, всхлипывая:
– Ой, Мария, ой, Маша!..
Повариха прибежала с одеялом, накинула па извивавшегося бригадира, упала сверху сама, задушила огонь.
– Ой, Мария, ой, Маша!..
…Через две недели Григорий Барбашин снова был на стане, по-прежнему ругался с трактористами, ремонтировал тракторы и пел по вечерам солдатские песни: ведь еще года не прошло, как он демобилизовался из армии.
Поезд наш прибыл в Челгаши ранним утром – еще пяти не было.
– Надо же, – сказал Илья Михайлович, когда мы вышли из вагона, – почет какой: сам начальник станции нас встречает.
На перроне, в разбавленном рассветом полумраке, видны были фигуры двух железнодорожников.
– Тот, что пониже ростом, – дежурный, а вот этот – сам Селецкий и есть.
Селецкий тоже узнал Позамантира, подошел к нам. Илья Михайлович представил начальнику станции меня, потом спросил:
– Чего же вам не спится, Владимир Андреевич?
– Да жена легла в больницу на исследование желудка, так у меня теперь аврал.
Пользуясь тем, что внимание Селецкого было обращено на моего спутника, я довольно откровенно разглядывал этого человека, пытаясь согласовать в своем представлении его внешность с теми поступками, о которых мне рассказал Позамантир. Но ничего героического я не обнаружил: большелобое лицо с добрыми губами, спокойные и тоже добрые глаза, мягкая, чуть грустноватая улыбка.
– Что же это за аврал такой? – спросил Илья Михайлович.
Селецкий показал большие руки, повернул их ладонями вверх, растопырил пальцы. В глазах его было искреннее недоумение.
– Все умею делать, а вот с коровой едва справился: больше часа доил, да так и не додоил.
Нет, никакой он не герой…
Илья Михайлович заговорил с Селецким об автобусе. Начальник станции подтвердил, что автобус между станцией и совхозом совершает, как и раньше, регулярные рейсы, однако курсировать он начинает только с семи часов. Сейчас же можно выбирать лишь между двумя возможностями – топтобусом (так здесь именуют пешеходов) и водовозками братьев Щербаковых.