Шахнаме. Том 1
Шрифт:
Поэма Фирдоуси завершается мрачными аккордами, сопровождающими агонию и гибель страны-государства Ираншехра. Казалось бы, при высоком художественном воплощении это должно сделать «Шахнаме» одним из ярких и монументальных памятников мировой скорби.
Действительно, в поэме Фирдоуси много элегической грусти, особенно при описании конца Ираншехра, но, по существу, нет безнадежности, пессимизма, отрицающего смысл существования, борьбу за лучшее, самую возможность этого лучшего. И если элегический пессимизм философских фрагментов поэмы бесспорен, то все же не он является основным в мировоззрении Фирдоуси.
В самом деле, элегический пессимизм Фирдоуси не схож с удручающим пессимизмом буддизма, который во всяком возникновении уже видит уничтожение. Основная идея буддизма —
Разве можно говорить о глубине и безнадежности пессимизма и главное об отрицании стремления к добру, читая такие строки:
Не ангелом был Феридун в небесах, Не мускус, не амбра — он тот же был прах, Но щедростью, правдой достиг высоты, — Будь праведен, щедр — Феридун будешь ты.(см. стихи 2299—2302)
или слова Иреджа, обращенные к братьям-убийцам
Букашки не тронь ты под ношей зерна, Ведь жизнью своей дорожит и она.(см. стихи 3365—3366)
Условна грань и между собственно философскими и личными фрагментами поэмы. Личные моменты довольно значительны в философских фрагментах «Шахнаме». Равным образом в личных фрагментах часто появляются философские раздумья.
Биографические фрагменты в основном могут быть сведены к двум группам.
К первой из них относятся фрагменты, в которых Фирдоуси говорит о себе, большей частью о все возрастающих с годами трудностях жизни.
В отступлениях Фирдоуси почти не содержится конкретных фактов личной жизни поэта. Исключением является лишь знаменитая элегия на смерть сына, включенная в главы последней — сасанидской — части поэмы.
Это — маленький лирический шедевр, один из лучших образцов подобного жанра в классической литературе восточного Средневековья. Глубина и сила чувства в сочетании с искренностью и простотой выражения трогают и современного читателя.
Искренне, без риторики звучат и другие личные отступления поэмы:
Вой бури... земля дрожит... Благо тому, чье сердце радостно и спокойно, У кого есть деньги, хлеб, вино и сладость к нему, Кто может зарезать к столу барана... У меня нет, а счастлив тот, у кого есть. Смилуйся, Господи, над бедняком... .......................................................................................... Я слаб, как хмельной, от своих шестидесяти шести лет. Вместо поводьев — у меня в руках посох, Тюльпаноцветные щеки стали желтыми, как солома... Подобными камфоре, седыми стали мои когда-то черные волосы, От старости сгорбился прямой стан, Да и в глазах-нарциссах уменьшился блеск...Другую группу личных отступлений поэмы представляют отрывки, где Фирдоуси говорит о значении и величии своего
Наиболее яркое воплощение эта мысль нашла во фрагменте, который называют часто «Памятником» Фирдоуси, имея в виду сходство мотивов и их образного выражения с «Памятником» прежде всего Горация (конец I в. до н. э.), а, следовательно, и с целой серией и предшествующих (Пиндар V—VI вв. до н. э.) и последующих вариантов и отражений «Памятника» в творчестве ряда поэтов мира вплоть др гениального пушкинского: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»
У Фирдоуси вставной панегирик султану Махмуду заканчивается стихом, где говорится, что автор служил Махмуду, посвятив ему «Книгу царей», чтобы оставить по себе в мире память:
Придут в разрушенье постройки людей От яркого солнца лучей и дождей. Стихами воздвиг я высокий чертог, Чтоб дождь или ветер осилить не мог. Века пронесутся над книгой — прочтет Ее всяк живущий, в ком разум живет...Мотивы «Памятника», не менее ярко и четко выраженные, встречаются неоднократно на протяжении всей поэмы.
От человека не остается ничего, кроме того, что можно сказать о нем. Если я умру, сохраняя доброе имя, — хорошо, Мне имя доброе, слава нужна, так как тело — во власти смерти...И в конце сказания о Зохаке —
Лишь слову сберечь твое имя дано, Чти слово, поверь, не бессильно оно.(см. стихи 2297—2298)
Мы не знаем точно последовательности обработки отдельных частей «Шахнаме», но, естественно предположить, что «Памятник» в сравнительно раннем разделе книги оформлен и внесен относительно позднее, вероятно, при окончательном оформлении махмудовской редакции 400 г. Хиджры (1010 г.).
«Шахнаме» заканчивается повествованием о смерти последнего владыки Ирана и прекращении династии, после чего следует небольшое заключение — концовка поэмы, где мы находим, в частности, указания на возраст поэта (близкий к 80 годам), продолжительность работы над поэмой (35 лет), дату завершения «Шахнаме» (400 г. Хиджры) и количество бейтов.
Завершающие поэму горделивые строки звучат:
Труд славный окончен. В родимой стране Не смолкнет отныне молва обо мне. Не умер я, жив, — пусть бегут времена — Недаром посеял я слов семена. И каждый, в ком разум и мысли светлы, Почтит мою память словами хвалы.(Перевод Ц. Бану)
В некоторых рукописях, а также печатных и литографированных изданиях «Шахнаме» к основному тексту приложен текст так называемой «Сатиры на султана Махмуда».
В настоящее время можно считать твердо установленным, что эта «Сатира», приписываемая автору «Шахнаме», в основном грубая подделка, замаскированная стихами, действительно принадлежащими Фирдоуси, имеющимися в тексте поэмы.
Если Низами Арузи (XII в.) приводит в «Чехар-Мекале» только шесть бейтов сатиры, «единственно сохранившихся», то в рукописях XIV в. появляется уже 42 бейта и более, а позднее объем сатиры превысил и сотню бейтов...