Шакалота. Цена свободы
Шрифт:
– Ну… да, я люблю молочный коктейль.
– Видишь. Но молоко – оно везде молоко. Разница в том, в каком виде его тебе подадут и в том, какое название тебе больше нравится. Так и здесь. У науки и чуда одна основа.
Кладу ладонь Костику на лоб и без шуток интересуюсь:
– Ты заболел?
– Смотри, – вновь кивает на море. – Пару минут осталось.
Вздыхаю:
– Ладно. Давай посмотрим на это твоё молоко.
– Зелёный луч.
– Зелёный луч, – повторяю скучающе.
***
– Зелёный луч?
– Да, – Макс приседает на корточки. –
Опускаюсь рядом и продолжаю внимательно смотреть на Яроцкого.
– Костик где-то прочитал, – продолжает рассказывать, а глаза, такие печальные, на море смотрят, – что если внимательно смотреть на солнце во время заката, когда верхний край диска соприкасается с линией горизонта, именно морского, и последний яркий луч ударяет по глазам, то можно увидеть его совсем в другом свете. В ярко-зелёном. Таком, каких в природе не существует и ни один художник не может получить его на своей палитре, – бросает короткий взгляд на меня и пожимает плечами: – Это Костика слова.
Задумываюсь, припоминая.
– Я читала об этом, – наконец осеняет. – В романе Жюля Верна. Роман так и называется «Зелёный луч». Главная героиня прочла заметку об этом явлении в английской газете и отправилась в путешествие, чтобы собственными глазами увидеть этот самый зелёный луч.
– Ого, – Яроцкий смотрит на меня с такой теплотой, от которой вновь сердце в груди замирает, – вам с Костиком точно было бы о чём поговорить.
Отвожу смущённый взгляд к морю и чувствую, как вновь кровь к лицу приливает.
Макс спрыгивает с парапета на узкий песчано-галечный пляж, подхватывает камешек и, замахиваясь, бросает в шумное море.
– Костик говорил, что для того, чтобы увидеть эту зелёную хрень нужно три условия, – голос звучит громче. – Открытый горизонт, чистый воздух и свободная от облаков сторона горизонта, где происходит закат. Или восход. Но на восходе мы никогда сюда не приходили. Что он только не делал, чтобы увидеть его… – мрачно усмехается, – и прыгал тут, как ненормальный, где-то прочитав, что в движении увидеть луч больше шансов. То сидел и даже не двигался, не моргал почти, а мне даже дышать громко запрещал. Но… он так его и не увидел. Этот луч долбаный.
– Я… – беззвучно спускаюсь с парапета на островок пляжа. – Я не знала, что Костя… был таким.
– Ты вообще его не знала, – отвечает, стоя ко мне спиной, но я не слышу упрёка в голосе. – А могла бы, если бы не… Если бы не куча всего! Если бы не Костя со своей тупой нерешительностью! Если бы не я, который смеялся над его чувствами! Если бы не… – Замолкает, опускает голову и тяжело дышит.
Моя рука невольно поднимается, чтобы проявить сочувствие, быть может похлопать Макса по плечу, но решимости не хватает: опускаю её так же быстро и прячу в карман пальто.
– Держи, – Яроцкий разворачивается ко мне и протягивает сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный шариковой ручкой с красными чернилами. И только принимая его, понимаю, что это фотография с запечатлённым на ней огненно-красным закатом.
– Багряный закат, – Макс говорит с прежним
Смотрю на помятую фотографию и не знаю, что испытываю, слишком много всего и одновременно ничего. Только горький комок в горле растёт всё больше, так что сглотнуть не получается.
Присаживаюсь на корточки, прислонясь спиной к каменному парапету, и неотрывно смотрю на фотографию. Это чувство – бессилие, оно не выносимо, оно душит. Я совсем не знала Костю, но живее чем сейчас, он для меня никогда ещё не был. Это так… это так несправедливо.
Закрываю глаза и вижу его лицо, его смущённую улыбку, которой никогда не придавала значения – разве кто-то мог смущаться при виде такой, как я? Вспоминаю, как его голова просовывалась в дверь нашего класса после каждого звонка на перемену и вижу… теперь вижу, как он смотрел на меня тогда…
– Прочти, – слышу над головой голос Яроцкого. Переворачиваю фотографию и вижу несколько строк, написанных от руки неуклюжим, детским, но очень старательным почерком.
«Лиза», – первое слово.
– Это письмо Кости? – хмурясь, встречаюсь взглядом с Максом, который так и стоит надо мной.
– Да. Четвёртое.
– И… и почему оно у тебя?
– Хочешь спросить: почему оно у меня, а не у Паши?
– Не знаю, – теряюсь. Пожимаю плечами. – Просто… ты сказал, что все письма…
– Три письма, – перебивает. – Я сказал: Костик передавал через Чачу три письма. А это – четвёртое. Которое… я у него забрал. Не веришь мне?
Я уже не знаю, кому верить. Всё это… всё это настолько запутано.
– Прочти, – кивает на фотографию и вновь отворачивается к морю.
«Лиза», – от одного моего имени вкус горечи во рту троекратно усиливается.
«Лиза.
До этого я отправлял тебе стихи, но, видимо, ты не очень любишь поэзию, поэтому решил сказать так, как умею – своими, простыми словами. Чувствую себя, правда, полным идиотом… Всё-таки выражать чувства чужими словами намного проще, руки не так дрожат и сердце не так колотится, но всё же… я должен набраться смелости и признаться тебе наконец. А это не так просто, как кажется… Фух. Вот стояла бы ты сейчас передо мной, я бы, наверное, умер уже.
Прости, что так и не смог сфотографировать для тебя зелёный луч солнца на закате, но я верю, что однажды, если ты, конечно, не будешь против, ну, я надеюсь, что однажды ты не будешь против, мы вместе… в смысле – ты и я, когда-нибудь обязательно его увидим…»
***
Лето перед десятым классом
Конец августа
– … когда-нибудь обязательно его увидим… Вот так. Блин! Нет! Это бред какой-то! Как тупица какой-то малолетний написал! Не умею я чувства так выражать! Стихи всякие записать могу, а чувства выражать вот так вот – нет!