Шаляпин
Шрифт:
Вот он появился на скале.
– Проклятый мир!
Огромная волна звука, колебля воздух, разносится по залу. Как горд, как свободен Демон на этой мрачной отвесной скале! Под его ногами расстилаются холмы счастливой Грузии, кругом высоко к небесам возносят свои гордые вершины, окованные льдом, покрытые снегом, кавказские хребты, а он, истинный властелин их, проклинает все, что пред собою видит, проклинает со стихийной силой измученной, озлобленной души. Действительно, он-царь всех этих гор, долин, рек и лесов…
– Хочу свободы я и страсти!
– гремит он в ответ на увещевания ангела, и в этих двух словах, произносимых с огромным
Внешний облик, который Шаляпин придает своему Демону, прекрасен. В нем, бесспорно, есть нечто от Врубеля, от тех многочисленных вариантов, через которые гениальный художник провел пригрезившегося ему Демона, и как единственен во всей нашей живописи Демон Врубеля по своей истинно проникновенной трактовке, так и Демон Шаляпина столь же единственен по совершенству пластической выразительности. Невозможно оторвать взор от его мощной фигуры: в ней что-то
манящее, гипнотизирующее, беспредельно покоряющее. Такой Демон мог пронзить душу Тамары…
Чуть смугловатого тона лицо, которому приданы удивительно мягкие, благородные линии и, само собою разумеется, без всякой растительности; прекрасно очерченный рот; обведенные синевою, огромные, великолепные, черные глаза; нос, изящно выгнутый; чудесный парик волнистых черных волос, длинными, беспорядочными прядями спадающих на спину, плечи и грудь; обнаженная шея и такие же руки с великолепно означенной мускулатурой, сильные, могучие руки титана и властелина, которые годились бы на то, чтобы поддерживать небо, и которыми Шаляпин творит чудеса пластики; общее живописное впечатление дополняется высоким ростом артиста, который здесь кажется еще выше, и не видевшему Шаляпина-Демона трудно себе представить, до чего красива эта могучая фигура на фоне темных скалистых громад Кавказа, счастливо измышленных декорационной фантазией К. Коровина.
Костюм, в соответствии с общим обликом, также чрезвычайно оригинален. Во первых, в нем нет ничего лишнего, бутафорского, в виде венцов или звезд на голове. Во вторых, он преследует весьма своеобразную цель: если вы не будете очень внимательно в него вглядываться, то по окончании оперы ни за что не скажете, как именно был одет Демон. На ногах телесного цвета трико и сандалии, высоко укрепленные переплетающимися ремнями; иногда на груди и ниже просвечивает довольно тускло что-то вроде кольчуги из крупных квадратных бляшек, а поверх всего этого надет, падающий до самого пола, широкий, свободно облегающий и закрывающий фигуру со всех сторон, плащ, который весьма своеобразно составлен из длинных узких полос материи черного и серого цвета; все это очень искусно перепутано вместе и дает впечатление чего-то неопределенного, волнующегося, расплывающегося в воздухе. Это очень остроумно, потому что, во первых, фантастично, а без элемента фантастики немыслимо представить себе Демона; во вторых, какая же, в сущности, определенность может быть в его одежде?
Еще необходимо упомянуть, что крыльев, вопреки обыкновению, нет, и Это нисколько не вредит общему впечатлению, производимому обликом шаляпинского Демона, в котором столько чисто царственного величия и гордости и, вместе с тем, полнейшей простоты движении и осанки. Каждый момент его игры - художественное произведение, оживленное изваяние.
… Вот он стоит на скале, на той самой скале, откуда впервые увидал Тамару, неподвижен от внезапно охватившего душу восторга; глаза его горят, он весь-внимание, он изучает, сравнивает с чем-то давно забытым, и божественной радостью звучат его слова, когда он убеждается, наконец, что
… Как они, она прекрасна,
Но не бесстрастна, как они!
Да, вот здесь-его свобода, его страсть, жажду которых он только что поведал небесному духу.
Начинает сбываться… Как
Не плачь, дитя, не плачь напрасно,
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадет…
Да, так петь мог только Демон, мощный сверхчеловек, в груди которого с неслыханной силой проснулась любовь, яркая, светлая, радостная. Куда девались его гордые порывы, его властность и сила разрушения, проклятия и злобы? Душа Демона потонула в океане тончайшего, нежнейшего лиризма. На одну минуту прорывается в нем сознание его беспредельного могущества, когда он произносит: “Тебя я, вольный сын эфира”, с сильным ударением на “я”, подчеркивая этим свою небесную, нечеловеческую мощь. И верхом красоты вокальной изобразительности является последующее: “На воздушном океане, без руля и без ветрил, тихо плавают в тумане хоры стройные светил”, где малейшими оттенками интонации рисуется волшебная картина.
Еще более изумительной по силе художественной экспрессии представляется следующая сцена, перед монастырем. Нельзя изобразить ярче душевное состояние Демона, готовящегося переступить порог заветной кельи. Ведь для него настал миг обновления, и с какой жаждой новой жизни он говорит, что возненавидел свое бессмертие после встречи с Тамарой! Все существо его заключено в один порыв, могучий порыв беспредельной, страстной любви. Надо было слышать, с какой мощью чувства, с какой энергией выражения кинул Шаляпин эти слова:
Чего же медлить-для добра
Открыть мой дух, и я войду…
Это “войду” раскатилось по театру, точно морской прибой… И вдруг… о, проклятие!
– навстречу ангел со своими постными речами:
“Не приближайся ты к святыне! “…
Здесь больше нет твоей святыни,
Здесь я владею и люблю!
Последняя фраза произносится Шаляпиным изумительно. Сначала - безудержное проявление власти, и потом изумительный по тонкости переход: “и люблю”. В этом одном слове вылилась вся душа Демона вся его тоска, вся любовь…
Бурным вихрем вносится Демон в келью Тамары и застывает неподвижно, в той самой позе, как влетел, с наклоненной головой, с простертыми врозь руками.
Вся остальная сцена-ряд мгновении, ослепительных по своей художественной яркости, смене настроений, тончайшим переходам от клокочущей страсти к тихой, нежной любви, от кроткой мольбы к властным требованиям. Клятва произносится с такой бурной стремительностью, с такой мощью, с таким чувством беспредельной готовности перед лицом целой вселенной принести в жертву все, чему раньше молился Демон, что становится жутко, что начинаешь верить в истинное бытие этого Демона и горишь беспредельным сочувствием к нему, когда он остается вновь “один, как прежде, во вселенной, без упованья и любви! “…