Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2
Шрифт:
– Вы видели кого-нибудь, кто прошел здесь… пробежал здесь сейчас?
Человек тихо рассмеялся и что-то произнес на фарси. Тотчас же шорохи и приглушенный смех окружили Эрикки со всех сторон, и он крутанулся на месте, покачивая ножом перед собой, готовый защищаться.
– Кто вы?
Шорохи продолжались. Повсюду вокруг него. Где-то вода тонкой струйкой падала в цистерну. Воздух был влажным и затхлым. Звуки далекой стрельбы. Снова шорох. Эрикки опять повернулся на месте, чувствуя кого-то рядом с собой, но никого не видя, только арку входа и неясную ночь за ней. Пот ручьями тек по его лицу. Он осторожно переместился к дверному проему и прижался спиной к стене, уверенный теперь, что Ракоци где-то здесь. Тишина становилась все тяжелее.
– Почему
Снова негромкий хохоток.
– Уходите. – Потом молчание.
– Почему вы боитесь? Кто вы?
– Кто я, ничего для вас не значит, и страха здесь нет, кроме вашего собственного. – Голос звучал так же мягко, как и раньше. Потом человек добавил что-то на фарси, и новый ветерок веселья прошелестел вокруг Эрикки.
– Почему вы говорите со мной по-английски?
– Я говорю с вами по-английски потому, что ни один иранец и ни один человек, способный читать на языке Книги, не войдет сюда ни днем, ни ночью. Только дурак вошел бы сюда.
Периферийным зрением Эрикки уловил кого-то или что-то между ним и свечой. Его нож тут же замер, готовый к защите.
– Ракоци?
– Так зовут человека, которого вы ищете?
– Да… да, это его имя. Он ведь здесь, не так ли?
– Нет.
– Кто бы вы ни были, я вам не верю!
Молчание, потом глубокий вздох.
– На все воля Бога, – произнес человек и отдал какое-то распоряжение на фарси, которое Эрикки не понял.
Вокруг него зачиркали спички. Загорелись свечи и небольшие масляные лампы. Эрикки охнул. У стен и колонн этой пещеры с высоким сводом он увидел свертки тряпья в человеческий рост. Сотни свертков. Мужчины и женщины. Пораженные болезнью, гниющие остатки мужчин и женщин, лежавшие на соломе или подстилках из лохмотьев. Глаза неподвижно смотрели на него с изуродованных болезнью лиц. Беспалые культи рук и ног. Одна старуха лежала почти у самых его ног, и он в панике отпрыгнул в центр дверного прохода.
– Мы все здесь прокаженные, – сказал человек. Он сидел, прислонившись к соседней колонне, – беспомощная груда тряпья. Еще одна тряпка покрывала его глазницы. От лица не осталось почти ничего, кроме губ. Человек слабо махнул культей руки. – Мы здесь все прокаженные. Нечистые. Это приют прокаженных. Ты видишь своего человека среди нас?
– Нет… нет. Я… мне очень жаль, – потрясенно пробормотал Эрикки.
– Жаль? – В голосе человека звучала тяжелая ирония. – Да. Нам всем очень жаль. Иншаллах! Иншаллах.
Эрикки отчаянно хотелось повернуться и бежать, но ноги его не слушались. Кто-то закашлялся – резкий, пугающий кашель. Потом его рот произнес:
– Кто… кто вы?
– Когда-то я был учителем английского. Теперь я нечистый, один из живых мертвецов. На все воля Аллаха. Уходите. Благословляйте Бога за его милость.
Онемев, Эрикки видел, как человек махнул тем, что оставалось от его рук. Подчиняясь жесту, огоньки в пещере начали гаснуть; глаза по-прежнему смотрели на него.
Когда он оказался снаружи на ночном воздухе, ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не броситься сломя голову прочь. Он чувствовал себя грязным, ему хотелось тут же содрать с себя всю одежду и вымыться, намылиться и вымыться снова, снова мылиться и снова мыться.
– Прекрати, – пробормотал он, чувствуя, как мурашки ползут по коже, – тебе нечего бояться.
СРЕДА
14 февраля
ГЛАВА 27
Тюрьма «Эвин». 06.29. Тюрьма «Эвин» выглядела как любая другая современная тюрьма – в хороший ли день, в пасмурный ли – серая, навевающая мрачные мысли, огороженная высокими стенами и уродливая.
Сегодня предрассветная полоска на востоке смотрелась необычно, свет солнца, еще не поднявшегося над горизонтом, был удивительного красного оттенка. Небо очистилось от плотных туч и облаков – впервые за последние
Редкие пешеходы, проходившие мимо стен тюрьмы и ее огромных ворот, искореженных и сбитых с петель, мимо «зеленых повязок», лениво стоявших или сидевших развалившись у временных рогаток, перекрывавших вход, прятали глаза и ускоряли шаг. Машин на улице было мало. Очередной грузовик, набитый «стражами» и арестованными, скрежеща коробкой передач, остановился у главных ворот для короткого осмотра. Рогатку отодвинули, пропуская его, и тут же вернули на место. Внутри за стенами неожиданно громыхнул винтовочный залп. Снаружи «зеленые повязки» зевали и потягивались.
С восходом солнца с верхушек минаретов зазвучали голоса муэдзинов – в большинстве случаев эти голоса, записанные на кассету, транслировались громкоговорителями. И везде, где был слышен их призыв, правоверные бросали свои дела, поворачивались лицом к Мекке и опускались на колени для молитвы.
Джаред Бакраван остановил машину, немного не доехав до тюрьмы. Сейчас он вместе с шофером и остальными стоял на коленях и молился. Всю ночь он провел, пытаясь связаться со своими наиболее влиятельными друзьями и союзниками. Новость о незаконном аресте Пакнури и о его собственном незаконном вызове в суд разлетелась по всему базару. Все тут же пришли в негодование, но ни один не вызвался собрать тысячи базаари, чтобы провести акцию протеста, забастовку или закрыть базар. Советов ему надавали предостаточно: выразить протест лично Хомейни, выразить протест лично премьер-министру Базаргану, не ходить в суд, пойти в суд, но отказаться отвечать на вопросы, пойти и ответить на некоторые вопросы, пойти и ответить на все вопросы. «На все воля Аллаха», но никто не предложил отправиться в суд вместе с ним, даже его большой друг и один из наиболее известных адвокатов Тегерана, который поклялся, что будет гораздо больше пользы, если он от имени Бакравана встретится с судьями Верховного суда. Идти с ним не вызвался никто, кроме жены, сына и трех дочерей, молившихся сейчас позади него на своих ковриках для молитвы.
Он завершил молитву и поднялся на нетвердые нога. Шофер тут же начал сворачивать коврики. Джаред зябко поежился. Сегодня утром он оделся с большой тщательностью, на нем было толстое пальто, костюм и каракулевая шапка, но никаких колец или иных украшений.
– Я… отсюда я пройду пешком, – сказал он.
– Нет, Джаред, – начала его заплаканная жена, едва обращая внимание на звуки стрельбы вдалеке. – Тебе, конечно же, лучше прибыть туда так, как подобает лицу значительному. Разве ты не самый влиятельный базаари во всем Тегеране? Не пристало человеку твоего положения ходить пешком.
– Да-да, ты права. – Он сел на заднее сиденье машины, большого голубого «мерседеса», нового и содержавшегося в образцовом порядке. Его жена, дородная матрона, чью шикарную прическу скрывала чадра, которая покрывала и ее длинную шубу из бурой норки, села рядом с ним и взяла его под руку; ее косметика размазалась от постоянного плача. Его сын Мешанг тоже не мог сдержать слез. И его дочери, Шахразада среди них, все были в чадрах. – Да… да, ты права. Да проклянет Аллах этих революционеров!
– Не тревожься, отец, – сказала Шахразада. – Аллах защитит тебя, ведь «стражи революции» только выполняют приказы имама, и имам следует только повелениям Аллаха. – Ее голос был таким уверенным, но выглядела она настолько расстроенной, что Бакраван забыл сказать ей, чтобы она не называла Хомейни «имамом».