Шаман
Шрифт:
— Что вы, все в порядке, вы нужны мне хоть худым, хоть толстым, хоть сильным, хоть слабым, — усмехнулся Хьюм. — Более того, у нас сейчас всего девяносто офицеров медицинской службы на всю эту чертову армию. Это ведь великолепная перспектива! Начнете с капитана, а там глазом моргнуть не успеете — и уже майор. Такие врачи, как вы, легко повышаются по службе.
Роб Джей покачал головой. Но Стивен Хьюм ему нравился, а потому он просто протянул ему на прощание руку.
— Желаю счастливого пути, полковник.
Хьюм криво ухмыльнулся и пожал руку Роба Джея. Через пару дней доктор услышал в главной лавке, что хирургом в сто второй полк взяли Тома Беккермана.
Три
В Манассасе, штат Виргиния — городке в двадцати пяти милях к югу от Вашингтона — более тридцати тысяч солдат Союза под началом генерала Ирвина Макдауэлла вступили в бой с двадцатью тысячами конфедератов, которыми командовал генерал Пьер Борегар. Еще около одиннадцати тысяч конфедератов с генералом Джозефом Джонстоном во главе расположились в долине Шенандоа, где грудью встретили юнионистские войска — четырнадцать тысяч солдат под командованием генерала Роберта Паттерсона.
Двадцать первого июля 1861 года, рассчитывая на то, что Паттерсон сумеет задержать Джонстона в долине, Макдауэлл повел свою армию на южан. Противостоящие силы столкнулись у Садли-Форда, что на реке Бул-Ран.
Однако эта атака едва ли стала неожиданной для неприятеля. Не успел Макдауэлл дать первый залп, как Джонстон увел свои войска из-под огня Паттерсона и объединил свои силы с армией Борегара. План действий северян был известен всем и каждому. На холмах в Манассасе заранее расположились «зрители» — это конгрессмены и гражданские служащие привезли из Вашингтона в экипажах и двуколках своих жен и детей. Семьи расположились на пикник, ожидая начала «представления», словно бой был обычным развлечением. Десятки кучеров из гражданских ушли служить в ту или иную армию, где в их обязанности входило сопровождать отряды на поле боя, чтобы доставлять раненых в полевой госпиталь, если возникнет такая потребность. Важной обязанностью кучеров было подвозить виски на пикники.
Пока зрители предвкушали грядущее зрелище, солдаты Макдауэлла начали наступать на объединенные силы Конфедерации. Большинство бойцов с обеих сторон были зелеными новобранцами и брали скорее яростью, нежели умением. Конфедераты вначале продвинулись на несколько миль вперед, а затем укрепили свои позиции и позволили северянам совершить несколько яростных атак. После этого войска Борегара перешли в контратаку. Измотанные боем отряды Союза замедлили нападение и отошли. Вскоре их отступление превратилось в разгромное бегство.
Битва не оправдала ожиданий зрителей из Вашингтона. Грохот оружейных выстрелов, пушечных залпов и криков раненых был невыносимым для их слуха, а зрелище, разворачивающееся перед ними, было ужасным. Вместо атлетических экзерсисов они видели, как на поле боя живые люди лишаются голов, конечностей, как их разрывает на части. В том бою пало несметное количество людей. Кое-кто из гражданских лишился чувств, остальные рыдали, как дети. Все они хотели было сбежать, но один снаряд угодил в повозку и убил лошадь, перекрыв тем самым главную дорогу для отступления. Большинство из охваченных ужасом гражданских кучеров — и пьяные, и трезвые — стремительно покидали поле боя налегке, забыв о раненых. Те немногие, кто пытался помочь пострадавшим в битве, терялись среди посторонних колясок и обезумевших лошадей. Бойцы, получившие смертельные ранения, оставались на поле боя и, крича от боли, умирали. Раненые, способные самостоятельно ходить, через пару дней добрались до Вашингтона
В Холден-Кроссинге по причине победы конфедератов у приверженцев южан открылось второе дыхание. Роб Джей больше переживал из-за преступного пренебрежения по отношению к жертвам, чем из-за поражения как такового. В начале осени стало известно, что в битве при Бул-Ране погибли, получили ранения или же пропали без вести около пяти тысяч солдат. Сражение унесло множество жизней лишь потому, что о пострадавших некому было позаботиться.
Однажды вечером они с Джеем Гайгером сидели на кухне в доме Коулов; мужчины пытались избегать разговоров о войне. Они обсуждали новость о том, что кузен Лилиан Гайгер, Иуда Бенджамин, стал военным министром у конфедератов. Чувствовали они себя при этом как-то неловко. Они полностью согласились друг с другом в том, что обе армии проявили преступную недальновидность, забыв о спасении собственных раненых.
— Как бы трудно нам ни пришлось, — предложил Джей, — мы не должны позволить этой войне разрушить нашу дружбу.
— Нет, что ты, конечно, не позволим!
Разрушить дружбу она, конечно, не могла, подумал Роб Джей, но их отношения и так уже стали не такими близкими и добрыми. Он вздрогнул от неожиданности, когда Гайгер сердечно обнял его на прощание.
— Я присмотрю за твоими близкими, как за родными, — пообещал Джей. — Ничего не пожалею для того, чтобы они были счастливы.
На следующий день Роб Джей понял, почему Джей вел себя так странно, когда увидел на своей кухне Лилиан: с глазами, в которых едва высохли слезы, она рассказывала Саре о том, что ее муж на рассвете отправился на юг, чтобы поступить добровольцем на службу Конфедерации.
Робу Джею показалось, что весь мир стал серым и мрачным, как форма конфедератов. Он сделал все, что мог, но Джулия Блэкмер, жена священника, умерла от кашля еще до того, как зимний ветер стал холодным и пронизывающим. В церковном дворике священник со слезами на глазах читал погребальную молитву перед теми, кто пришел проститься с усопшей. Когда первая лопата земли и камней упала на сосновый гроб Джулии, Сара так сильно сжала руку Роба Джея, что ему стало больно. Прихожане Блэкмера часто собирались в последующие дни, чтобы поддержать своего пастора. Сара попросила всех знакомых женщин помогать мистеру Блэкмеру, чтобы тот никогда не оставался без сочувствующей компании и вкусной еды. Робу Джею казалось, что священнику, должно быть, нужно хоть немного уединения в его горе, однако мистер Блэкмер не уставал выражать свою признательность за помощь.
Перед Рождеством матушка Мириам Фероция призналась Робу Джею, что получила письмо из франкфуртской адвокатской конторы, в котором говорилось о том, что Эрнст Броткнехт, ее отец, почил. В его завещании было сказано, что он уже договорился о продаже своего вагоностроительного завода и фабрики в Мюнхене; адвокаты сообщали, что его дочери, в мирской жизни известной как Андреа Броткнехт, приготовлена кругленькая сумма.
Роб Джей выразил свои соболезнования по поводу кончины ее отца, которого она не видела уже долгие годы, а потом не сдержался:
— Господи, матушка Мириам, да вы богаты!
— Нет, — спокойно возразила она.
Оказалось, что она отказалась от всех мирских благ в пользу церкви Пресвятой Богородицы, когда принимала постриг. Она уже подписала все необходимые бумаги для того, чтобы передать наследство под юрисдикцию своего архиепископа.
Роб Джей рассердился. Вот уже долгие годы он частенько делал скромные подарки этой общине, поскольку не мог смотреть на мучения монахинь. Он видел строгость их дисциплины, скудость питания и нехватку всего, что трудно было счесть роскошью.