Шаманское проклятие
Шрифт:
– Быть может, не стоит стрелять из пушки по воробьям? – утешал разгневанную Римму супруг. – Она же говорит, что поженятся они потом, позже… Вполне в нашей воле растянуть это «позже» вплоть до самого «никогда». Подумай сама: вот Ниночка поступит на свой исторический факультет. Новый образ жизни, новые друзья, быть может, новые мальчики… Она сама его забудет!
– А если не забудет? – заходилась Римма. – Ты же знаешь, какая она, если что вобьет себе в голову… Нет, нам нужно срочно принять меры!
Меры были приняты. На вступительных экзаменах в университет такой умный Леонид Шортман недобрал несколько
– Не волнуйтесь, Римма Сергеевна, мы его отправим туда, где он два года только ишаков видеть будет! – пообещал ей некий серьезный человек, умевший быть благодарным.
– Спасибо, спасибо вам! Как матушка ваша? Как ее сердечко? Не беспокоит? Заглядывайте, если что!
– И вы тоже!
Эта женщина так много знала о сердце, и быть может, оттого виртуозно умела разбивать сердца? Она делала зло бессознательно – да ведь очень мало бывает на свете людей, которые говорят внутри себя: «Вот, сейчас я пойду и сделаю то-то и то-то дурное». Так и Римма была уверена, что действует во благо, пусть даже окружающие пока не могут понять этого блага. Шортман угодил служить в войска, именуемые в просторечии «стройбатом», для остального он был непригоден, близорукость-то никуда не делась. А местом службы стала для него самая окраина солнечной республики Туркмении. И это он еще должен был радоваться, что интернациональный долг страна выплачивала без его участия!
Человек, любивший свою маму и умевший быть благодарным, сдержал свое обещание. За два года Леня повидал, кроме ишаков, многое – правильно говорят, мол, бойтесь своих желаний, ибо они могут исполниться! Сбылось его желание путешествовать, посмотреть мир. Он повидал Кушку, самую южную точку страны (недаром говорят военные, что дальше Кушки не пошлют – но тогда посылали и подальше), Самарканд, Мары, Чарджоу, он повидал Байрам-Али, известный своим санаторием, главный корпус которого был когда-то резиденцией последнего государя всея Руси…
В Самарканде Леня и его товарищи работали на некоего князька республиканского масштаба, имевшего удивительную страсть к возведению роскошных минаретов, которые по документам неизменно проходили как Дворец культуры, банно-прачечный комбинат либо санаторный комплекс. На деле же эти щедро оплачиваемые из государственной казны постройки служили дачами самому князьку и трем его любимым женам, а также детям от них. Ворочая лопатой неподъемно-тяжелый, мгновенно застывающий на жгучем солнце раствор, Леонид видел краем глаза, как хозяин республики выкарабкивается из своего монументального автомобиля. Каждый день он приезжал посмотреть, как продвигается строительство, каждый день демонстрировал трудящимся солдатам свое наливное брюшко, обтянутое светлым костюмом, лоснящуюся от довольства физиономию, украшенную сверху парчовой тюбетейкой!
– У-у, джаляб, сволочь, – бормотал, отворачиваясь, узбек Хабибула, напарник и приятель Шортмана. – Надо тут работу шабаш, а
Несложные мечты Хабибулы сбылись – их перебросили в Чарджоу, вернее, в бывший Чарджоу. В тот год вышла из берегов, не выдержав чудес современной ирригации, Амударья. Река разлилась, смыла с лица земли саманную, глинобитную правобережную часть города. Его нужно было восстанавливать, вернее, отстраивать заново. И снова – неподъемная тяжесть раствора, пятьдесят пять градусов в тени, адская работа, пот, соль, грязь. Шлепали босиком голопузые, чумазые дети. Женщины плакали, невозмутимые мужчины сидели в чайханах (чайханы-то они не поленились, отстроили своими силами!), ели плов и шашлык, пили ведрами чай, курили анашу. К чайханам по ночам к кухне приходили шакалы, копались в грудах объедков.
Как-то Леня решил, по примеру местных детей, прогуляться босиком – до волдырей сжег себе подошвы ног и лежал в лазарете. Леня лежал в лазарете и в Марах, где его укусила недружелюбная сколопендра. Нога раздулась и сильно болела, шпарила температура, а он лежал и радовался. Радовался тому, что его укусила относительно безобидная сколопендра, а не каракурт, не кобра, не эфа. Радовался передышке от тяжелой работы, чистым простыням, даже Хабибуле, который, явившись под вечер навестить приятеля, рассказывал ему ломаным языком одну и ту же историю. Других он не знал:
– Когда меня армия провожал – мать плакал, отец плакал, Хабибула не плакал. Старший сестра плакал, младший брат плакал – Хабибула не плакал. Весь кишлак плакал – один Хабибула не плакал. И тут мой любимый ишак как закричит: «Ха-би-бу-ла! Ты ку-да?» И тогда я взял и заплакал…
Шортман смеялся. А потом он встал, вышел из лазарета, и они с Хабибулой пошли в чайхану отмечать его выздоровление. Большой шампур шашлыка там стоил пятьдесят копеек, а хлеб, лук и чай к нему полагались бесплатно, и на солдатский доход в три шестьдесят можно было устроить пир горой! Впрочем, их и без того кормили неплохо – крайняя южная точка приравнивалась к крайней северной, так что Ленька, неизбалованный домашними разносолами, даже поправился и поздоровел.
Он так и писал Нине – что поздоровел и даже поправился, что видел варана и испугался: «Представляешь, он как крокодил! Бегает быстро и довольно противно на растопыренных кривых лапах, отклячив хвост. Я познакомился с довольно крупной тварью – в длину метра полтора. Увидел меня, весь надулся, шипит, пастью щелкает – пугает. Говорят, может и укусить, и даже откусить палец. Но меня не укусит, ты не бойся! Мне их жаль – говорят, их истребляли тысячами ради их кожи, пригодной для изготовления обуви, сумок, прочей ерунды. Сейчас охотиться на них нельзя, но они-то этого не знают, так что можно извинить им некоторую агрессивность!»
Письма он отправлял на свой домашний адрес – уговаривались, что Ниночка по дороге из университета будет забегать к его матери, читать корреспонденцию и там же писать ответ. Римма Сергеевна была довольна и спокойна, но вскоре почувствовала неладное.
«Что-то она мудрит. Не может быть, чтобы Нина, с ее-то упрямством – вся в нас, в гордеевскую породу! – так легко отказалась от задуманного. Но как тогда? Письма и газеты я достаю первая. Счетов за междугородние разговоры не присылали. Странно, странно…»