Шанкр
Шрифт:
Лиза не то чтобы посмотрела на Юниса как на явившегося с небес пророка. Это было бы слишком. Она просто словила себя на неожиданно истеричной благодарности. А, быть может, напротив, очень здоровой благодарности, но доселе незнакомой. Ей захотелось выйти замуж. За Юниса. И родить ему детей, маленьких толстых эстончиков. И пусть рядом с ней всю жизнь будет маячить эта молчаливая рожа. Мужчине идет костноязычие, недаром все киносупермены страдают явными нарушениями речевого аппарата - говорят мало, скупо и с большими паузами, и в этих паузах - вся соль эротики, что бы там ни говорили об изысках и чувственной изобретательности... Сие неожиданное озарение так подкупило Елизавету, что она вдруг рассказала Юнису так много лишнего. О себе и не только. Он слушал. И хорошо, что изредка наливал себе и ей, себе - для разогрева, ей - для красноречия. И было по-свойски уютно - как обычно на маленькой кухне осенним вечерочком. Весь свет, выжатый из склизких сумерек, будто
Говорил, какой он черствый и жестокий, что однажды избил собаку. А собака его полюбила еще больше. И это, якобы, так похоже на женщин: до поры до времени их бьешь, а они любят еще больше. "Эпиграф к "Анне Карениной" помнишь? Не буду говорить, что из Библии, потому как Библию не читал, а Анну Каренину читал - первые пятнадцать страниц. А эпиграф в самом начале - "Мне отмщение и аз воздам"... Помнишь? Кому больше прощается, тот крепче любит. Это тоже из Библии. Это уже про мужчин..."
"Я тебя раньше не любила, а теперь зато...!" Юнис улыбался и было ясно, что он тоже раньше - ни-ни, зато теперь... Вот-вот он снимет квартиру, свою квартиру! Прочь из наташиного бардака - он всех ждет к себе в гости, только к себе, здесь ему более не место. Его дочь играет на скрипке, она будет приходить по воскресениям и играть на скрипке. Впрочем, шут с ней, со скрипкой...
"А ... Наташа?" - учтиво интересовалась Елизавета, хотя знала, что у Наташи давно другие ходили в фаворитах, но как из вежливости не попытаться "спасти семью". "О...если б ты знала. Наташа - хорошая Наташа. Умная. Два института. Но почему она не моется? Вот скажи мне - почему она не моется. Почему ей лень помыться хотя бы раз в два дня? Скажи мне... От нее же пахнет!"
– Ну перестань...
– Лиза побаивалась мужских истерик.
– перестань. Она моется. Тебе кажется, что пахнет. Ну скажи ей, в конце концов. Намекни! Это же так просто. Скажи "давай помоемся вместе"...
– Черт побери! Как это - помоемся вместе, если у нее вечно какая-то шантрапа пасется в доме, она с ними пьет этот ужасный деревянный чай. Я ей даю деньги вечером, говорю: "Наташа, купи хороший чай". А она покупает какое-то дерьмо, а деньги копит на кисточки. Художница хренова! Ну бог с ним, пусть рисует, но зачем же при этом гадость жрать . Дам я ей денег на кисточки, хоть на холсты, но пусть она хоть что-нибудь сделает по-человечески. Да, я пенек! Я хочу приходить в свой дом и чтоб тапки кошачьей мочой не пахли! И чтоб хотя бы чай в доме был. Я умею сам готовить, мне так даже лучше, но пусть в доме будет хоть кусочек чего-нибудь. Хоть шпроты...
Елизавета ленилась спорить. Si non non. Нет - так нет. Наташа, к счастью, так и не возвратилась домой этой ночью. Юнис с Лизой легли на одну кровать, попка к попке. Кроме детской, в доме имелись лишь две лежанки. Одну из них занимала блаженствующая в грузном пьяном сне Рита. Другая - супружеское ложе - конструктор из твердых прямоугольных подушек.
В действительности это было отговоркой. Елизавета могла притулиться и на сломанном раскладном кресле, по шаткости напоминающем тренажер для тренировки вестибулярного аппарата. Лиза не раз здесь почивала. Но сейчас хотелось уснуть "на брудершафт" с кем-нибудь. То есть с Юнисом Халитовичем, разумеется. Ему хотелось того же. Они порадовались друг другу. Правда, Юнис игривым шепотом поинтересовался, а ты, мол, сифилисом не больна случайно, бедолажка? И Лиза честно призналась, что не знает. Одному ведь Господу все ведомо.
Они тихо уснули, не причинив друг другу пикантных беспокойств.
Глава 8. Краткое содержание предыдущей Маргариты
Утро выдалось сухим и ветреным, так что у всех проснувшихся сразу губы покрылись коркой, а уличный термометр сдуло с кухонного окна, и теперь он маячил на соседней карликовой крыше. Рита в радостном трепете толклась у зеркала, будто невеста перед венчанием. "Мы должны зайти к Соне, мне нужно переодеться... перед больницей", - повторила она в пятый раз. Лиза в пятый раз кивнула - теперь уже ощущая космическую торжественность момента. Нет, три больничных дня в космическом масштабе, разумеется, ничего не значили. И эти несчастные деньги - тоже. Да и отдельно взятая Рита с ее отдельно взятым сифилисом - тоже. Нечто другое,
Вероятно, о Рите нужно знать... Или как раз не нужно, чтобы легче дышать рядом с ней и не бояться ранить ее неловким жестом или звуком. Рите довелось родиться слишком ожидаемым ребенком в слишком безмятежной семье. Жили-были пап и мама, и не было у них детей, потому что у мамы барахлило сердце и по правде говоря, не жилец она была на этом свете. А в слабеньких природа обычно столько всего напихает, что удивляешься, как они еще с ног не валятся от большого ума своего, от латыни и от скерцо и анданте наизусть. Как они не устают играть двумя руками там, где предписано четырем... А звали ее Бронислава. Тетя Броня работала завлитом в театре, кроме этого она рисовала, играла на скрипке, вышивала и крестиком, и ноликом, пела на немецком Шуберта и на итальянском Адриано Челентано, садилась в позу лотоса и знала, что такое "сатори". Но ей хотелось еще и того, что есть у всех. Ребенка. Врачи наложили вето на эту прихоть и далее сняли с себя всякую ответственность за последствия. Тетя Броня говорила: "Когда у тебя в шкафу одни вечерние шелка, все отдашь за фланелевый халатик". Она тогда до смерти захотела быть обычной многодетной курицей. И родилась Маргаритка, цветок цветков.
Здоровье Брониславы Генриховны поблекло, но этого никто не заметил, ибо здоровье внутри, а великое счастье - снаружи, а тем более - вопящий божий дар в коляске. И в него-то Бронислава истерично захотела впихнуть весь свой интеллектуальный извилистый путь экстерном, и еще два языка, семиструнную гитару, искусствоведение, и даже мимику и жест.
В 14 лет Маргарита улыбалась всем и вся, и мир ставил ей жирные "пятерки" в дневник. Ну, быть может, и не весь цельный, невообразимо круглый и вращающийся мир, а лишь частичка его, маленький мирок в пределах школьного забора, понурых дворовых железок, исполнявших роли ракет и лесенок в небо, да омерзительных субъектов, щупавших девочек за попки... Риту принимали без вопросов, как все счастливое и бесхитростное. У Риты почти все было, даже модные розовые кроссовки. Так уж вышло.
Потом у нее "перестало все быть" - она уехала из дома. Могла бы, конечно, не валять дурака, одолеть институты, выйти замуж, крахмалить занавески и воротнички, работать учительницей музыки... А что такого? Но ей показалось это стыдным, вроде подглядывания в чужие окна и списывания из чужой тетрадки. И она предпочла наколбасить сочинение на свободную тему. Тема называлась "Трудный путь великой музыкантши". Все трудности она изобретала себе сама, и это были стильные музыкальные трудности - от всевозможных абстиненций до фолликулярной ангины. Тетя Броня стала совсем плоха. Дочь бодро звонила ей раз в месяц и о себе не пела ни слова. Но тетя Броня страдала телепатией; если женская любовь бывает слепой, то материнская чаще всего - ясновидящей. И от нее Маргарите было не скрыться, она кусала локти и изо всех силенок маскировалась - посылала маме просветительские подарки в виде альбомов Модильяни и подозрительные, никому не известные поэтические опусы в глянцевых обложках. Мол, that's all right, mama. Ничто не спасало: маме уже снились вещие сны о нездоровье...
Глава 9. О добре и зле, о дружбе и не очень.
На три дня Рита пропала. За это время Елизавета Юрьевна настырно исполнила долг прошедшей дружбы: она предупредила Катерину об опасности. Она постучала в дверь, отказалась от супа, от ласкового приема... Катя не лицемерила, ее любимое "как ни в чем не бывало" было совершенно иным свойством, для которого еще не придумали названия. Она спокойно смотрела сквозь елизаветины истерики, риткины страсти, глаза ее, до того большие и навыкате, словно переполненные гелием воздушные шарики, готовы были улететь отдельно от тела в доказательство безмятежного катиного счастья. Она сообщила излишне торжественно, что ждет ребенка, а Веня покупает комнату. У Лизы в голове промелькнуло другое. "Раньше Кате не везло с мужчинами. Но она продолжала улыбаться, следить за прической и покупать ароматы для причинных мест. И ничуть не смутилась, когда блудливый хлюпик Яша заявил, что его тошнит от "мятной пиписьки". Ну и пожалуйста, подумала гордая Катерина, не очень-то и хотелось. Она дождалась награды за хорошую мину при плохой игре. Теперь она имела хорошую игру при не очень хорошей мине. Вероятно, токсикоз".